Влюбленные женщины - стр. 49
Все выжидали. И тут из-за кустов показалась высокая фигура Александра Роддайса, он шел к ним широким шагом, как романтический герой Мередита, вызывающий в памяти Дизраэли. Тепло со всеми поздоровавшись, он тут же взял на себя обязанности хозяина, легко и непринужденно оказывая знаки внимания гостям Гермионы. Он только что приехал из Лондона, прямо из парламента. На лужайке на какое-то время воцарилась атмосфера палаты общин: министр внутренних дел сказал то-то, а он, Роддайс, думал то-то, о чем не преминул сказать премьер-министру.
Но вот из-за кустов появилась Гермиона с Джеральдом Кричем – тот приехал с Александром. Познакомив Джеральда со всеми, она дала ему немного покрасоваться в обществе, а потом усадила с собой. Очевидно, он был сейчас ее особым гостем.
В Кабинете министров наметился раскол; министр образования подвергся суровой критике и был вынужден подать в отставку. Это стало отправной точкой для разговора об образовании.
– Несомненно, – начала Гермиона, экстатически вознося глаза к небу, – единственной причиной, единственным оправданием образования может быть лишь радость от обретения чистого знания, от наслаждения его красотой. – Она замолкла, обдумывая еще не до конца созревшую мысль, затем продолжила: – Профессиональное образование – уже не образование, а его смерть.
Радуясь возможности поспорить, Джеральд ринулся в бой.
– Не всегда так, – сказал он. – Разве образование не похоже на гимнастику, разве его целью не является получение натренированного, живого, активного интеллекта?
– Так же, как цель атлетики – здоровое послушное тело, – воскликнула, искренне соглашаясь с Джеральдом, мисс Брэдли.
Гудрун посмотрела на нее с отвращением.
– Ну, не знаю, – протянула Гермиона. – Лично для меня наслаждение от познания так велико, так восхитительно – ничто не может с этим сравниться, уверена, ничто.
– Познания чего, Гермиона? Приведи пример, – попросил Александр.
Гермиона вновь воздела глаза и завела ту же песню:
– М-мм… даже не знаю… Ну, взять хотя бы науку о звездах. Пришло время, когда я что-то о них поняла. Это так возвышает, так раскрепощает…
Беркин метнул в ее сторону испепеляющий взгляд.
– А тебе-то это зачем? – насмешливо поинтересовался он. – Ты ведь не стремишься к свободе.
Оскорбленная Гермиона отшатнулась от него.
– Знание действительно словно раздвигает пространство. Такое ощущение, будто стоишь на вершине горы и видишь оттуда Тихий океан, – сказал Джеральд.
– Застыв в молчанье на горе Дарьен, – пробормотала итальянка, отрывая глаза от книги.
– Не обязательно там, – возразил Джеральд. Урсула рассмеялась.
Когда все затихли, Гермиона продолжала как ни в чем не бывало:
– Знание – величайшая вещь на свете. Только это делает человека по-настоящему счастливым и свободным.
– Да, знание – это свобода, – согласился Мэттесон.
– Употребляемая в виде таблеток, – отозвался Беркин, глядя на плюгавого, сухонького баронета. Знаменитый социолог вдруг представился Гудрун аптечным пузырьком с таблетками спрессованной свободы. Зрелище позабавило ее. Теперь именно таким сэр Джошуа останется в ее памяти.
– Что ты хочешь этим сказать, Руперт? – спросила Гермиона с невозмутимым высокомерием.
– Строго говоря, знать мы можем только то, что уже свершилось и осталось в прошлом, – ответил он. – Это все равно что хранить прошлогоднюю свободу в баночках из-под крыжовенного варенья.