Властитель человеков - стр. 38

– Та же подлость, – ответил Петтит, – они дарят тебе любовь, а ты ею торгуешь. Не лучше ли торговать лемехами у отца за прилавком?

– Выходит, – сказал я, – что ты не считаешься с мировыми…

– До свидания, старик! – сказал Петтит.

– …авторитетами, – завершил я свое возражение. – Послушай, старик, если там, у отца, вам понадобится еще продавец или толковый бухгалтер, обещай, что напишешь, ладно?

– В тропиках, – сказал Бибб-Попрыгун, торговец заморскими птицами, – все перемешано: лето, зима, весна, каникулы, уикенды и прочее сбиты в одну колоду и перетасованы; сам черт вам не скажет, настал или нет Новый год, и еще полгода пройдет, пока разберешься.

Лавочка Бибба – в самом начале Четвертой авеню. Бибб был когда-то матросом и портовым бродягой, а теперь регулярно ездит в южные страны и привозит оттуда, на собственный страх и риск, словоохотливых какаду и попугаев-филологов. Бибб хромает, упрям, у него железные нервы. Я зашел в его лавочку, чтобы купить к Рождеству попугая для тети Джоанны.

– Вот этот, – сказал я, отмахиваясь от лекции Бибба на календарные темы, – красный, белый и синий. Откуда такая зверюга? Цвета его льстят моей патриотической спеси. К тому же я нечувствителен к цветовой дисгармонии.

– Какаду из Эквадора, – ответствовал Бибб. – Пока знает только два слова: «Счастливого Рождества!» – зато к самому праздничку. Отдаю за семь долларов. За те же два слова вам случалось платить и дороже, не правда ли?

И Бибб разразился внезапным громовым хохотом.

– Этот птенчик, – сказал он, – пробуждает у меня кое-что в памяти. В праздниках он, конечно, разбирается слабо. Уж лучше бы возглашал In Pluribus Unum по поводу собственной масти, чем выступал на ролях Санта-Клауса. А напомнил он мне, как у нас с Ливерпулем Сэмом как-то раз в Коста-Рике все в голове перепуталось из-за погоды и прочих тропических штучек.

Мы с Ливерпулем сидели в тех краях на мели – карманы пустые, призанять тоже было не у кого. Мы приехали, он кочегаром, я – помощником кока, на пароходе из Нового Орлеана, прибывшем за фруктами. Хотели попробовать здесь удачи, да пробовать не пришлось – дегустацию отменили. Занятий, отвечающих нашим склонностям, не нашлось, и мы перешли на диету из красного рома с закуской из местных фруктовых садов, когда нам случалось пожать, где не сеяли.

Городок Соледад стоял на наносной земле, без порта, без всякого будущего и без выхода из положения. Когда пароходов не было, городок сосал ром и дремал, открывая глаза лишь для погрузки бананов. Вроде того человека, который, проспав весь обед, продирает глаза, когда подают сладкое.

Мы с Ливерпулем опускались все ниже и ниже; и когда американский консул перестал с нами здороваться, мы поняли, что коснулись самого дна.

Квартировали мы у табачного цвета дамы по имени Чика, державшей распивочную и ресторанчик для более чистой публики на улице Сорока Семи Безутешных Святых. Наш кредит подходил к концу, и Ливерпуль, всегда готовый продать свой noblesse oblige[13] за набитое брюхо, решил повенчаться с хозяйкой. Этой ценой мы держались еще целый месяц на жарком из риса с бананами. Но когда как-то утром Чика, с мрачной решимостью ухватив свою глиняную жаровню – наследие палеолита, – задала Ливерпулю Сэму пятнадцатиминутную трепку, стало ясно без слов – эпоха гурманства кончилась.