Визитка. История одной опечатки - стр. 8
Это было мертвое лицо, но одновременно и живое, продолжающее страдать. Оно приковывало к себе взгляд, гипнотизировало, вынимало душу своей неразрешимой болью. Оно не просило сострадания, и не вызывало его. Скорее необъяснимую тоску, течение путаных грустных мыслей, вроде тех, что возникают, когда едешь мимо аварии и видишь, как черный тормозной след догоняет развернутый автомобиль, а чуть поодаль накрыто тело, возле которого топчется милиционер и подносит ко рту рацию.
Тема не просто пришла к нему по мягким тропам раздумья, ожидаемая и желанная, а подкралась исподволь, бросилась на плечи, как хищник, подминая и подчиняя.
В художественном салоне Сыча неприятно удивили взлетевшие цены на хорошие краски и кисти. Денег не хватало, и нужно было возвращаться домой. Сыч не пошел, а побежал, боясь, что чудесное наваждение расцепит свои лапы, перестанет клубиться калейдоскоп образов.
Он начал писать, не чувствуя ни времени, ни усталости, ни голода. Ночные дежурства в морге превратились в своего рода охоту, чаще всего пустую, изредка удачную, и тогда Колька тащил домой трофеи, над которыми немедленно начинал работу. Порой таких работ параллельно шло сразу несколько. Сыч без всякой видимой причины оставлял одну, иной раз почти завершенную, и принимался за другую. Сон иногда прихватывал его то в кресле, то на диване, но удержать более трех-четырех часов был не в силах, потому что, заснув, Сыч продолжал творить, и случалось сновидения и явь путались, и он вскакивал, чтобы отыскать в реальности, удачно дописанные сном детали.
На работе Сыч вел себя так, что невозмутимый, хладнокровный Петрович неожиданно для начальства попросил себе нового напарника, мотивируя просьбу своим нежеланием работать в одну смену с сумасшедшим.
– Он все время с мертвяками торчит! – жаловался Петрович. – На вопросы не отвечает, разве только когда тормошить начнешь. Как покойника нового привезут – первый пулей летит! Как ни загляну – рисует. Или по коридору круги нарезает. Псих! Боязно уже с ним, и не по себе. Раньше нормальным был, разговаривали, в картишки играли, теперь, как подменили! Короче, ищите мне другого напарника!
Патанатом Слава, по протекции которого Сыча взяли на работу, попытался вызвать Кольку на откровенный разговор, и тот, нехотя, в общих чертах, зная, что объясниться надо, рассказал, чем занимается. И даже показал кое-что, когда патанатом, вспыхнув любопытством, пришел к нему домой и испортил всю субботу своим навязчивым желанием поговорить под водочку.
Впрочем, Сыч это пережил, и даже получил некоторый свежий стимул – патанатом после увиденного сильно зауважал его, рассыпался в комплиментах, а после долго еще надоедал предложениями и идеями, вспоминая бесчисленные случаи собственной практики. Зато Петровичу было велено затихнуть и не лезть, куда не звали, что тот и сделал, вернувшись к телевизору, старым журналам и мензуркам со спиртом.
К середине весны Сыч понял, что истощается. В прямом и переносном смысле. Последняя картина писалась с трудом, отчаянными толчками уже почти настоящего безумия. Пора было ставить точку и отдышаться, потому что Сыч сам уже походил на покойника – осунувшийся, похудевший, с впалыми глазами.
Работать в морге он уже не мог, не хотел, и не видел в этом дальнейшего смысла. Тем более совершенно неожиданно нашел другую работу – рядом с моргом, и тоже определенным образом связанную с ним.