Визит в абвер - стр. 24

Порой казалось, что война как бы растерялась перед весной. Уступая раскатистым громам, веселому журчанью ручьев и щебетанью птиц, в полях и лесах приумолкали пушки. Но миллионы людей, стоявших друг против друга в грязных, слякотных траншеях, отлично знали, как недолга эта тишина. Иначе зачем бы с обеих сторон непрерывно, без передышки накапливать силы – гнать из глубокого тыла литерные эшелоны с еще не искалеченными солдатами, сосредотачивать на линии фронта артиллерию и танки, перебрасывать по воздуху свежие эскадрильи истребителей и бомбардировщиков? Зачем круглосуточно работать войсковым штабам, озабоченным тем, где, когда и в каком направлении выгоднее всего привести в действие эти силы? Как обмануть противника и первым обрушить на него удар?

Не начнут ли первыми русские? На этот вопрос должны были ответить многие, но прежде всего военные разведчики. Майор фон Баркель в последние дни совершенно потерял покой. Он чувствовал себя обязанным вводить в действие все новые силы, непрерывно наращивать мощь своих тайных ударов, бросать в тыл к русским самые опытные кадры. Командование вермахта вправе рассчитывать на его полную, достоверную, и, главное – оперативную информацию о противнике.

Чутье опытного, матерого разведчика подсказывало: долго сидеть в обороне русские не станут. Но интуиция нуждалась в подкреплении фактами. А вот с этим-то у Баркеля дело обстояло не лучшим образом. Сколько уже отправил в русский прифронтовой тыл агентов – и по воздуху, и по земле, через так называемые мельдекопфы[1], а что толку? Утешают предельно лаконичными радиограммами о благополучном приземлении и только. Угощают одним и тем же: жив, здоров, приступаю к выполнению задания… Приступаю! А что дальше? Гробовое молчание, не обещающее конца? Из последней партии только Ромашов оказался расторопным и пронырливым. По его данным, на бомбежку ушла эскадрилья «юнкерсов». Для русских ночной удар был настолько неожиданным, что, растерявшись, они не сумели поднять в воздух ни одного самолета. Ни одного! Все пылали синим пламенем.

Откровенно говоря, на Ромашова Баркель не очень-то и рассчитывал: слишком молод. Мальчишка еще, желторотый птенец. Потому и звездочек ему поубавил. А на проверку вон что – сработал лучше многих!

Не ожидал такой прыти от Ромашова и контрразведчик. Если случившееся – правда, осторожность Хрусталева не была лишней. Но почему он все же не заложил писаря после встречи у портного. Почему? Парень ершился, избегал откровенной, доверительной беседы. Как нужно было его понимать? Если так, что писаря он впервые в глаза видит, положиться на него не может, а лезть в петлю кому охота? Ну а потом? Неужели, оказавшись на свободе на родной земле, Ромашов не смог избавиться от своих страхов? Неужели там он не нашел в себе мужества порвать с врагами? Чем оправдать его поступок, а точнее – преступление? И можно ли такое вообще оправдать?

Ну а контрразведчики, сослуживцы Хрусталева? Где были они? Почему не воспользовались информацией? Почему не встретили «гостя»?

Прозевали они и Пухова. Последняя шифровка Цент-ра, принесенная на явку связным, огорчила и озадачила Хрусталева. Он тут же сжег ее, сохранив в памяти каждую фразу. «Указанный Вами район вероятного приземления агента по кличке Пухов, – официальным языком сообщалось в ней, – был оцеплен усиленными войсковыми нарядами. По характерному звуку моторов «юнкерса» нам удалось засечь время и место выброски парашютиста. С рассветом на проческу местности были брошены парашют, наспех зарытый под деревом. Его владелец бесследно исчез.