Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах (II) - стр. 38

– Загулял ты в Киеве, Леонид Петрович.

– Может еще и продолжал бы гулять…– начал было Козырь, но Артамончик перебил.

– Не говори Соломоныч! – согласился он. – Если бы мне один из наших корешей не притаранил печального известия…

– Что за известие? – озабоченно спросил Ефим.

– О тебе, Сапсан. О тебе… Дескать, замочили тебя…

Говорили они с полдня. Если бы не дела и не хозяин тюрьмы, прервавший их беседу, они говорили бы и говорили. Он узнал о похождениях Щеголя в Харькове, Киеве, Москве и Питере. Узнал, что Соломоныч весь контрабандный промысел возложил на Плута…

Все сложилось хорошо. Правда было бы еще лучше, будь он на воле. Здесь – худо, но не тяжко. Мучило ожидание этапа и еще изводил его один и тот же видившийся им сон. Снился Азим. Он укорял его за то, что оставил его легавым и не схоронил по правоверным мусульманским обычаям. Ефим просил у него прощения и всегда просыпался от явственно звучавшего в нем Азимова возгласа – «Бах-хо!»

В одно из свиданий с Плутом он попросил его сходить в татарскую мечеть, чтобы мола прочитал молитву за упокой души раба Божья Азима.

– Ты, Витек, крымский татарин. У вас одна, кажись, вера. Ты с ним общался на своем языке. Он тебя понимал… Вот фамилии его я не помню…

– Аллах души знает в лицо, а не по фамилиям,– уверенно сказал Плут и в тот же день выполнил его просьбу.

И что удивительно в ту же ночь Азим впервые за много снов светло улыбался и что-то по-своему, горячо и благодарно лопотал

Ну как после такого не поверить, что Он есть. Что мы все откуда-то Оттуда от Него? И сны наши, и жизнь наша не от мира сего, а от мира Его. И просьбы наши, и молитвы – не пустое, не самообман и, уж, подавно, не дурман для народа, как утверждают большевики. Тут они ошибаются… «Идиот! Ты же сам большевик…» – высунувшись из-под тулупа, кривится он. «Ну и что? Все равно ошибаются»,– говорит он себе и, толкнув под зад возницу, спрашивает:

– Ты коммунист?

– А як же, Умыч? То бишь, был… Исключили.

– В Бога веруешь?

– Как можно?! – с хитрой настороженностью, покосившись на Когана, говорит он. – Опий он и есть опий, как говорил товарищ Ленин… Бог придумка богатеев. Все от нас зависит. От людёв… Посмотри, Умыч, на Лариошку Троицкого. Большой человек в церкви был. Много молитв знает. И что? Бог его слышит? Нет. Бог видит, как он мается? Нет!.. Как червяк под ногами елозит.

«Церковников я тоже не люблю,– не отвечая вознице, думает он.– Многие из них фарисеи. Кормятся тем, что, в угоду властям, врут от Его имени. Навидался… В языке колоколов церковных больше Бога, чем в языках рясоносцев… Бога больше в том, кого жизнь больше бьет. И Илларион, наверное, сейчас гораздо святее, нежели в те времена, когда в одеяньях богатых алилуйствовал в церковных приходах… Колокол звучит по Божьи, потому, что звонарь выбивает из его чугунного нутра, настоящие, понимаемые небом, звуки. В человеке так звучит душа. Она знает язык Бога. И хорошо, когда знание это не надо из нее выбивать»…

И тут его вдруг пронзила неожиданная мысль. Раньше она и в голову ему не приходила. Раньше она в нем возникнуть и не могла. Что он раньше знал о жизни? Да ничего!..

Надо выбивать! Надо, чтобы человек поверил в Него. Как это могут не понимать большевики?! Разрушая храмы, превращая церкви в лошадиные стойла, издеваясь над илларионами и, топча тех, кто верует, а веруют, если не дураки, почти все, они тем самым еще больше укрепляют людей в высшую силу небес. Им кажется, что они выбивают мракобесие, а на самом деле, от их ударов, в душах человеческих появляется настоящий ее голос. Голос понимаемый Господом… Они тем самым, не понимая того, будят Бога в них.