Витька-"придурок" и другие рассказы - стр. 13
– Слушай, –говорит он мне—что-то «физия» твоя мне знакома? Мы где с тобой встречались?
– Где-где? В Караганде! Ты забыл, как «неуд» мне поставил за незнание матчасти в 1977 году? А еще во Владимирском лагере мы с Гариком тебе бутылку водки на опохмелку дали. Так ты с ней, как с младенцем, в лес убежал, здоровье поправлять!
– А, точно, вспомнил! Ну ты, брат, не обижаешься, надеюсь?
– Да что там обижаться, столько лет прошло!
Ну, и загадал я собравшимся гостям загадку, почему майор Ростовцев не ест соленых огурцов? За столом все ржали, включая и Мишу Ростовцева.
Обобщая все, что я написал, хочу только сказать, что легенда о «Дубовой роще» не совсем верна. Попадались, конечно, на военной кафедре и дубы (козловы и яцеки) но в остальном лес был, пожалуй, смешанный. Встречались и русские березы – котроховы, и клены – львовы, и сосны – ростовцевы. Сосны не корабельные, высокие и стройные, а чуть кривоватые, с изъянчиком, но по своему милые в общей массе деревьев. Да и большинство из нас тоже ведь далеко не корабельные сосны!
Моя жизнь на театре
(«Мои коммуналки»)
Когда меня выгнала очередная жена, я долгое время жил в большущей коммунальной квартире. В отличие от описанной Высоцким, где «на сорок восемь комнаток всего одна уборная», в этой были всего двадцать две комнаты и целых два сортира. А еще имелась большущая кухня с тремя газовыми плитами и «нелегальная» ванная.
Дом располагался на набережной Мойки, буквально в ста метрах от Невского. При батюшке царе здесь была гостиница, в которой, между прочим, в 1811 году останавливался дядя с племянником. Дядя был известным в Москве поэтом, а племянник только начинал «марать бумагу». И по фамилии дядя с племянником были Пушкины.
А в той части дома, что располагалась во дворе, до революции были меблированные квартиры, в которых жили богатые аристократы. После революции аристократов «ликвидировали как класс», а квартиры, занимавшие по полэтажа, объединили и устроили общежитие коридорного типа для пролетарских студентов. После войны «ликвидировали» и общежитие, а студентов не ликвидировали (времена после смерти товарища Сталина были уже «вегетарианские»), а переселили в другое, более приспособленное здание, и восстановили прежние квартиры, только вселили в них не аристократов, а «разной твари по паре».
Я жил в квартире на третьем этаже, занимая маленькую комнатку – шкаф, как у Раскольникова, только с окном во двор. Вернее, окно выходило на крышу, потому что двор занимал Театр эстрады, «Театр Райкина», как говорила Ульяна Зиновьевна, старушка-соседка. Она прожила в этой квартире 50 лет, родила и вырастила сына-алкоголика, который и по сей день жил при ней. «Так и помру в этой квартире. Всю жизнь ждала, что получу отдельную. Одно время Райкин хотел забрать под театр, да не успел. Помер! Царствие ему небесное! Хоть и иудей, а какая Богу разница!»
Короче, из окна моей комнатенки открывался вид на железную крышу, под сводами которой располагался зрительный зал театра. Крыша была ржавая (проживи Райкин еще десяток лет, обязательно починил бы), закидана бутылками и мусором, выбрасываемым несознательными жильцами из окон. Звуки от разбивающихся о крышу бутылок напоминали разрывы гранат. Канонаду разбавляли осколочные разрывы штукатурки, осыпающейся с обветшалых стен дома. По вечерам и утром выходного дня пол и стены моего жилища начинали дрожать, как при землетрясении, но я уже знал, что в театре начался очередной спектакль, и это «грянули» акустические установки оркестра.