Вирус турбулентности. Сборник рассказов - стр. 11
Покачался, повернулся.
– Э, бабы, бля, – устало ткнул ногой в диван, закинул руку на голову, – бабы, бля, – поревел в локтевой сгиб, сплюнул в сторону, утерся тыльной стороной руки, лёг и уснул.
Вжав ладони в лицо, ещё сильнее скрючившись и подтянув колени, боком, отталкиваясь пальцами босых ног от пола, она беззвучно отползла в угол. Села, закрыла голову руками. И молчала.
– Наташ, принеси воды, плохо мне, – он болезненно сморщился, отклонился от сидевшего на коленях ребёнка и придавил кулаком под ребра, – У Вовки вчера перепили. Водка палёная. Ты же знаешь, я не пью, не могу. Дочка у него родилась – давай отметим. А я как? У самого дочка. Да, Светка, ты дочка? Дочка ты? – он наклонился и потерся щекой о висок в шелковых завитушках. Сощуренные глаза лучились.
Светка шлёпнула ложкой по манной каше – та брызнула во все стороны, попала ему в лицо. Он рассмеялся, вытерся и поцеловал её в макушку:
– Пойдем, доча, нам в садик пора. Мамка нас соберёт, – ссадил ребёнка с коленей, – Соберет нас мамка? Наташ, прости, задел тебя вчера. Ничего не помню. Знаешь ведь, что люблю. Чего дуешься? Мы с дочей в садик. Да, грибочек, в садик?
Дай нам, мамка, с собой колготок запасных и конфет. Конфетами детей угостим. Правда, Светка, угостим?
– Даа-а.
– Вот, доча, вот такие мы, Семёновы, не жадные. Умница моя. Самолёты-самолёты, – он подхватил дочку, перевернул на живот, та вытянула руки в стороны.
– Самолёты! – они, жужжа, улетели в коридор.
Наташа пошла к батюшке. Дежурил отец Михаил. Они сидели на лавке за трапезной, у крыльца сторож вскапывал землю под тюльпаны. К воротам подъезжали и отъезжали машины.
– Ну подумаешь, мужик выпил. Он же осознал, покаялся. А как ему дальше исправляться, скажи? Только через покаяние, – отец Михаил повернулся к ней. – У тебя что ли крылья? А?? Ну где? Повернись-ка. Поди сложила перед тем, как в храм идти?
Она невольно улыбнулась. Нет у неё крыльев. Стало легче. Нет крыльев. Жизнь – она такая. Она разная. Сегодня одно, завтра – другое.
Они с Вадимом были счастливы. Он ещё в институте её присмотрел и, при каждой возможности сходя с маршрута, подвозил до дома. Иногда забирал и с пассажирами. Те подыгрывали симпатичному таксисту и его милой девушке. Встречал, цветы возил, помогал во всем, когда мама болела. Девчонки говорили, счастливая она. В толстенных очках, не отличавшаяся особой стройностью, не вылезавшая из книжек раньше всех вышла замуж. Моя на веки вечные. Моя Наташа. Обхватывал её. Никому не отдам.
– Он борется, ему стыдно. К кому ещё ему идти? К кому? Ты ему для этого и дана. Ты ему для исправления дана, а он – тебе для исправления. Кто ты такая, чтобы его бросать? – батюшка повысил тон. – Чего возомнила?
Наташа вышла из ограды и потихоньку пошла через рынок на работу.
Вадиму было муторно и нескладно.
– Я урод. Господи, я – урод.
В него ничего не лезло. Брал заказы без перерыва, кидал, не пересчитывая, деньги, резко хлопал дверью.
Домой вернулся за полночь. До упора возился в гараже, зашел в круглосуточный.
В квартире было тихо. От полос света, падавшего через открытые двери, коридор казался длинней. Стараясь не шуметь, он двинулся вдоль него. В столовой горел боковой светильник. Наташа сидела в углу слева от двери в кухню, в профиль к нему, на диване с книгой, мерцал телевизор. Он не стал заходить. На столе в кухне высились горкой накрытые полотенцем кастрюли. Напротив, в детской, из-за плотных штор было совсем темно. Вадим прошел в комнату, лег, накрылся с головой и мгновенно уснул.