Виртуальная история: альтернативы и предположения - стр. 74

Однако в радикально другом направлении могли бы пойти не только карьеры королей. Сколько из тех, кто в 1640-х стали парламентариями, в ином случае стали бы преданными слугами монархического режима? В большинстве случаев этот вопрос остается открытым. Но по крайней мере в одном сомнений не возникает. В 1640-х сэр Томас Фэйрфакс (1612 г. р.) считался апологетом Парламента: он был командующим Армией нового образца, архитектором решительной победы над роялистами при Нейзби в 1645 г. и генералом, обеспечившим выживание Парламента[315]. Но в 1639 г. Фэйрфакс сражался на стороне короля. Он входил в число ревностных энтузиастов наказания шотландцев, собрал отряд из 160 йоркширских драгунов и был посвящен в рыцари вместе с несколькими другими офицерами, которые, по мнению Карла I, особенно хорошо проявили себя в ходе этой кампании. История сыграла здесь любопытную шутку, ведь если бы режим, которому Фэйрфакс так преданно служил в 1639-м, добился процветания, английскому Парламенту, вероятно, настал бы конец на долгие десятилетия – а может, и века. Возможно, даже до 1789?

Думаю, я могу с уверенностью заявить, что ни это правительство [Массачусетса], ни любое другое правительство на континенте ни вместе, ни порознь не желают независимости и не стремятся к ней… Я вполне убежден, как убежден и в собственном существовании, что ни один разумный человек во всей Северной Америке не желает ничего подобного. Напротив, самые пылкие сторонники свободы всем сердцем желают восстановления мира и спокойствия на конституционных основаниях, во избежание ужасов гражданской войны.

Джордж Вашингтон капитану Роберту Маккензи, 9 октября 1774 года[316]

В обществах, убежденных в правомерности и неизбежности своего существования, история сталкивается с серьезным препятствием. Движимые секулярными идеологиями, общими религиозными верованиями или оптимистичными настроениями, эти общества изобретают интеллектуальные стратегии, чтобы вытеснить все мысли о нереализованных вариантах, их количестве, вероятности и привлекательности для тех, кто сознательно или бессознательно, предусмотрительно или безрассудно в итоге сделал роковой выбор. Хотя Англия представляет собой типичный пример такого общества, ни одна страна Западного мира не подходила к этой задаче так систематично и не добивалась таких успехов, как Соединенные Штаты. Американская исключительность по-прежнему остается мощнейшим коллективным мифом, который зародился еще во времена отцов-основателей. Неудивительно, что столь немногие американские историки отваживались всерьез подвергать сомнению доктрину “явного предначертания”, задаваясь гипотетическими вопросами. Немногочисленные писатели, которые все же представляли американскую историю без независимости, как правило, преподносили эту идею как шутку[317]. Ранние американские историки новой республики хотя бы пытались сбежать от чувства неизбежности, которое давала роль божественного провидения в их пуританском наследии, и уделить должное внимание роли случая, но эти попытки быстро прекратились. Необходимость признавать доктрину “явного предначертания” независимости Соединенных Штатов сделала невозможными рассуждения о двух величайших гипотетических сценариях новой западной истории. Не случись американской революции, французское правительство не понесло бы огромные военные расходы, обусловленные участием в американской войне, а потому старый режим во Франции вряд ли рухнул бы в 1788–1789 гг. – и уж точно вряд ли рухнул бы окончательно. При воссоздании гипотетического хода событий 1776 г. главное не польстить уязвленному британскому самолюбию, а разобраться, возможно ли было избежать последовательности “великих” национальных революций, в которой революция 1789 г. по праву занимает второе место и которая истребила культуру “старого порядка” по всей Европе. Режимы в тот период падали, подобно костям домино, и привычка анализировать эту последовательность лишила европейских историков повода сомневаться в неизбежности американского инцидента, который запустил цепочку.