Виринея, ты вернулась? - стр. 33

– Вы с ней говорили? – изумился Глеб.

– Да. Она не согласилась.

Глеб попытался освободить руку из жесткой хватки Бориса, но это ему не удалось.

– А если она и сейчас не захочет? – немного агрессивно поинтересовался он. За семнадцать лет совместной жизни он еще ни разу не принудил Веру к чему-либо, кроме секса, и ему вовсе не хотелось начинать.

Борис немного потянул Глеба за руку, и тот сделал непроизвольный шаг вперед. Словно в увеличительное стекло разглядел серое невзрачное лицо Бориса. Можно смотреть до бесконечности, но ровно пять минут спустя невозможно будет воспроизвести черты по памяти.

– Будь я на вашем месте, Глеб Николаевич, я бы из кожи вон вылез, чтобы она согласилась. Иначе мне придется вам помочь.

– Уговорить Веру? – не понял Глеб.

– Нет, – покачал головой Борис, отпуская руку Глеба, – вылезти из кожи.

Все оказалось точь-в-точь как на смазанной картинке в Вериной голове. Дом бабки по-прежнему стоял на окраине, напротив – покосившаяся хибара тети Мани, которую та весьма кустарно старалась привести в божеский вид. Впрочем, попытка провалилась.

Слева дом все так же граничил с проклятым лесом, ставшим еще более густым и непролазным и наводившим суеверный ужас на местных жителей. Весьма кстати: променады желающих полюбоваться на ромашки на лесных лужайках Вере вовсе ни к чему. Она остановила машину вплотную к забору дома и вышла. Предрассветный час, но окружающие детали уже проступают из тьмы. Она подошла к калитке и замерла.

Кусты малины и ежевики, которые бабушка высаживала возле входа во двор, словно из сказки про Спящую красавицу разрослись, выставили гигантские шипы и перегородили вход в сад. Сухие, колючие. Вера вернулась в машину, согнала Бурана с места и достала из салона многострадальный плед. Обмотав руку, вернулась к покосившейся калитке. Размахивая перед собой обмотанной пледом рукой словно мечом-кладенцом, Вера начала прокладывать путь к старому дому. Кусты закончились неожиданно. За ними буйствовал сад. И хотя деревья все еще голы и ломки, Вера отметила, что кроны старой вишни и яблони тесно сплелись друг с другом. Ей пришлось наклонить голову, чтобы подойти к крыльцу.

Протянув руку и пошарив за козырьком крыльца, Вера нашла ключ и тяжело вздохнула. Они знали. И мама, и бабушка. Знали, что она вернется. Может, поэтому и не пытались ее разыскать. Они всегда все знали лучше нее. Вера открыла дверь – та даже не скрипнула. Такое впечатление, что ее смазали к приезду. Не зажигая свет и подсвечивая себе телефоном, Вера зашла в сени, или, как их еще называла мать, «приемную», где всегда ждали многочисленные просители. Вера и припомнить не могла, когда в доме не было посторонних людей. Сидели в сенях, топтались во дворе, с раннего утра толпились возле калитки. До семнадцати лет у нее не было ни единого шанса побыть в одиночестве. Всегда кто-то рядом. Всегда кто-то, кто для мамы и бабушки важнее ее, Веры, и ее проблем. С самого первого дня жизни она должна была понимать и не мешать. Помогая незнакомым людям, они не смогли помочь себе. Вера отогнала ненужные мысли. Рефлексию и плач по утраченному она ненавидела. Жить нужно сегодня, глядя в завтра. Вера щелкнула выключателем в сенях. Лампочка зажглась на долю секунды, щелкнула и перегорела. На ощупь Вера толкнула старую растрескавшуюся дверь, расположенную справа от входа, и попала в гостиную. Подошла к лакированному серванту, стоявшему слева. Открыла дверцу верхней полки, подсветила себе телефоном – свечи были там. Мать и бабка убили бы, если бы узнали, что она собирается воспользоваться ими не по назначению. Но мамы и бабушки больше нет, а она ни за что не вернется к прошлому.