Вираж (сборник) - стр. 7
– Ну, давай, курносенький, прочти нам стишок какой.
А я-то? Ни сном, ни духом ведь не готовился. На такой «кастинг».
Да ещё под самый занавес.
Отец мне говорил как-то:
«Не знаешь, как ответить? Если спрашивают что-то серьёзное. Только не молчи. Главное-говори! Что угодно говори, но не тушуйся. Не показывай, что застали тебя врасплох».
Не раз потом в жизни меня это, без трёпа скажу, спасало. Так это – уж когда было! В институте, армии, в море.
А тут: пятый класс, школьная сцена…
В голове вроде завихрилось:
А дальше, а дальше замело всё ею. А молчать – нельзя! И «труппа» набрана, и «осветители».
Бабушку вспомнил. Полю. Почему?
А это я уже рассказываю. Прикрыв глаза и руки растопырив:
«А гусак, ох, здоровущий гусачище, меня всё норовил за ногу тяпнуть, а гусёнки, не гляди, маленькие, ему помогали, убежать не давали, а вы не смейтесь, не смейтесь, я сперва тоже смеялся, от него уворачивался, да и доуварачивался – на одного гусёнка-то и наступил, уж, как бабка меня ругала-то, как ругала: «ох, убил меня, оголец, ох, убил», а сама плакала, а я за нею…».
– Ладно. Хватит. Насмешил «два весёлых гуся», понимаешь…, м-ым.
Попробуем. Есть у меня один водевильчик. Как раз для Мариночки.
С этими словами «режиссёра» нашего – для меня тогда непонятными – стал я последним членом театрального самодеятельного коллектива. Школьного театрика нашего с «Чайкиной» улицы.
Маринка была на год меня старше. Белобрысенькая худенькая шестиклассница. Очень смешливая и общительная. Вообще-то, Машкой её звали. Из породы нынешних «блондинок». Режиссёр, «Станиславский» наш, взял её, а роли ещё не придумал. Тут я подвернулся. И наметился у нас с Машкой (в голове его «очкастой», то есть), сценический дуэт.
Я – по ходу водевиля – клей вроде бы придумал. Как теперь говорят поголовно: «реальный» клей. И всю посуду дома бью. Бью и клею. А Маринка (по ходу спектакля сестра моя младшая – Люська) мне эту посуду всё подтаскивает и подтаскивает. Уж не помню в чем там соль вся, но публика нас принимала: «будте-нате». Хохотали все, не вру. Не сравнить с толстым Сёмкой и его братиками-матросиками.
Сейчас мнится мне по прошествии, что были мы прообразам нынешнего «Ералаша». Во загнул, да? Но, что поделаешь? Как говаривал потом дружок мой один в море: «Сам себя не похвалишь – сидишь, как…»
И было ведь у «Станиславского» нашего чутьё. Не отнимешь.
И ездили мы на гастроли. По всему нашему району Дзержинскому. И за город ездили. В Петергоф, в Стрельну…
Пару раз нам даже гонорар платили. По рублю и по полтора. Это было потрясающе. Можно было мороженым обожраться.
А сколько я посуды из дома перетаскал? Мать всё это терпела. Как же!
Сынок в артисты выходит.
И лето прошло. И следующий год начался учебный. И должны мы были давать представление в школе на улице Пестеля. Около собора Преображенского. В храме этом крестила меня бабушка Поля. Тайком от родителей.
В школьном спортивном зале спектакль наш проходил. В раздевалках мы К нему готовились. Заглянул я зачем-то в женскую раздевалку. Там наших сидело несколько, Актёров, так сказать. Трепались. Старшеклассники курили.
И… Моя партёрша. Маринка. Сидела. Почти в обнимку. И с кем? С толстым «матросом». С Сём-ко-ой! И – курила.