Вихрь переправ: 4. Если жить хочешь в новом мире - стр. 44
Вот только этого не доставало. Но Юна Дивия уже листала книгу, будто внезапная мысль скакнула прочь. Что бы ни задумала эта девчонка, мелькнуло в голове у её рыжеволосой подруги, а она не отступится, пока не осуществит. Надеюсь, что это не приведёт к новому и опасному скитанию. Лука вздохнула и принялась изучать ледяной узор на окне.
Под конец третьего дня нового года Матфей Катунь во время ужина объявил о своих ближайших планах: утром он отбывает в Буэро на поиски родителей.
– То есть как, завтра? С чего вдруг? – опешил Виктор Сухманов. Вилка с намотанными спагетти застыла у рта. – Мы даже не обсуждали.
Над столом парили соблазнительные запахи макарон, сливочного масла, сыра и фрикаделек.
– Тут и нечего говорить. Я иду за родителями. Хватит мне тут отсиживаться, пока они где-то там, – решительно высказался Матфей, отложив в сторону свой столовый прибор, которым вяло копошил золотистую горку макаронных изделий. – Я давно всё обдумал и решил.
Тяжело выносить взгляды товарищей, полные недоумения, возмущения и тревожности. Но куда невыносимее каждый день оставаться наедине со своими мыслями, со своею совестью. И ещё этот голос, который терзал Матфея каждую ночь в самой сердцевине снов. Каждый раз юноша просыпался, судорожно хватая воздух ртом, будто вырывался из водных глубин. Да и сны, в которые погружало его утомлённое за день сознание, сплошь вязкие, мутные и водянистые. И ещё холодные, как воды мёртвого озера. «Когда придёт время – поймёшь» – четыре слова безликим голосом, даже скорее шепотком. Эта фраза неизбежно повторялась каждую ночь с той поры, как они вернулись из леса Наот-Ра. Что значили те слова? Порой Матфей не мог их вспомнить, они, как крохотные серые мотыльки, порхали совсем близко, вот-вот сядут на язык и сорвутся, но в самый последний момент исчезали. Однажды ему надоело и он, загодя приготовив лист бумаги и карандаш, посреди ночи в ледяном поту и глубокой одышке нацарапал те слова, чтобы уже никогда их не забыть. Он даже пытался спросить у таинственного голоса, что то значило, но как оказалось, права говорить во снах ему не предоставили – он мог лишь беспомощно задыхаться, а потому попытки прекратились.
И каждый день Матфей думал о Виде и Юстине Катунях. Он не видел их, казалось, целую вечность, а гадать, что с ними и как, выходило невыносимо болезненно. Пока он с ребятами бегал, как перепуганная мышь, по землям Терриуса, мысли эти скукоживались и не так кололи. Но стоило на несколько недель осесть в отдалённом посёлке, как стало ясно, что от этих иголок не сбежать и не спрятаться – они его изводили чувством неотступной вины. Всё из-за него. Вся эта история из-за него. И он должен сделать что-то, настала пора действовать, а не бегать.
Гамаюн не особо одобрял такую стратегию. Честно говоря, ворон был против того, чтобы являться к праведникам напрямую, когда на его союзника велась охота. Да, Матфей соглашался с разумными доводами ворчливого прислужника, но вслух высказывал противоположную точку зрения. Настало время идти вопреки своим страхам, так он размышлял. Гамаюн с трудом, но согласился – как ни как, а меж ними заключён договор, обратной дороги нет.
«Да и я уже не молод, в третий раз мне не быть союзником какому-то неразумному демону» – заключил ворон, обречённо взъерошив на голове и груди иссиня-чёрные перья.