Веста, дочь медведя - стр. 6
Когда земля просохла и покрылась свежей, сочной травой, а до свадьбы оставались считанные дни, Любаша собрала в узелок немного сухарей и ушла из дома задолго до рассвета. Когда мать заглянула в ее комнатушку, чтобы разбудить заспавшуюся девушку, Любаша уже была на полпути к деревне Торжки…
***
Любаша шла по лесу очень медленно, часто останавливалась, иногда падала на колени, чтобы отдышаться, а потом снова поднималась. Идти было тяжело, живот стал словно каменный и тянул ее вниз.
Она поняла, что рожает, когда боль скрутила тело с такой силой, что она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться, только сжимала зубы и закусывала губы до крови. Боль была коварна – она зарождалась внизу живота, разрасталась вверх, опутывала прочными нитями все внутри, а потом затягивала эти нити в единый тугой узел.
Еще какое-то время Любаша ползла на коленях, на каждой схватке впиваясь ногтями в землю. А потом она поняла, что даже ползти уже не может – мощные потуги пригвоздили ее к земле, и тело пыталось изгнать из себя плод.
Пошел дождь, и крупные, холодные капли падали на разгоряченное Любашино лицо, охлаждая его, смывая соленый пот со лба. Любаша кричала, и крик ее заглушал первый майский гром. Когда младенец появился на свет, она взяла его маленькое тельце, прижала к груди и без сил опустила голову на мокрую от дождя траву.
Это была девочка. Она не была похожа на Ярополка, наоборот, она была очень красивая. Любашино сердце замерло от страха: поначалу девочка лежала у нее на руках, словно мертвая: тельце ее было синим и обмякшим. Но потом она открыла маленький ротик и закричала – звонко, требовательно, как кричат новорожденные.
Любаша затаила дыхание, рассматривая маленькое круглое личико: вздернутый носик, кукольные губки, светлые брови и реснички. А потом она не выдержала и широко улыбнулась. Это ее ребенок, ее доченька.
Всю беременность она была уверена в том, что никогда не сможет полюбить этого ребенка, она ненавидела и себя, и его, хотела умереть вместе с ним, проклинала свою жизнь. Теперь же, держа на руках хрупкое, беззащитное, маленькое существо, Любаша поняла, что любит девочку всем сердцем. Нежность наполнила ее пустую, почти высохшую от страданий душу, напитала ее нежностью и благодатью. Любаша вздохнула – глубоко и свободно, впервые за долгое время.
– Моя доченька… – прошептала она, и слезы капнули на голое тельце ребенка.
Сняв с себя рубаху, Любаша завернула в нее девочку и приложила ее к груди. Ощущения эти были новы и удивительны, и сердце Любаши то и дело замирало в груди от переизбытка новых, сильных материнских чувств.
Только когда дочка уснула, Любаша заметила, что все вокруг в крови. Кровь не останавливалась, текла по ногам, и вместе с ней из Любаши вытекали последние силы, оставшиеся в ее измученном теле.
Любаша чувствовала, как руки и ноги немеют, наливаются неподъемной тяжестью, перед глазами стояла тьма, она догадывалась, что еще немного, и эта тьма поглотит ее, затянет в себя без остатка. Она сопротивлялась, как могла, а потом, в полнейшем изнеможении, опустила голову на землю и залилась слезами.
– Прости меня доченька! Я… Я не смогу сберечь тебя.
Вскоре слезы на ее щеках высохли, дыхание стало еле слышным, а потом и вовсе замерло. Веки потяжелели и опустились навсегда.