Веста, дочь медведя - стр. 5

Анька, и вправду, думала, нетерпеливо кусая кончик указательного пальца. Потом остановилась перед Любашей.

– Про Кузькин обрыв ты забудь, Любаша. Вот что я тебе скажу… Я как-то подслушала разговор маменьки с тетей Дусей, ее родной сестрицей. Так вот та сказывала, что за деревней Торжки в северной стороне есть лес. В том лесу живет ведьма, зовется Марфа. Она, говорят, умеет все. Может такое сотворить, что нам с тобой и не снилось! – Анька покраснела и, оглянувшись, зашептала еще тише, – Тетя Дуся сказывала маменьке, что Оксанка, соседка ее, ходила к Марфе от бремени нежеланного избавляться. Ты, Любашка, сходила бы к ней тоже…

– Хорошо, – покорно ответила Любаша и повязала шаль на голову.

На пороге она еще раз крепко обняла Аньку, и та сказала ей на прощание:

– Если хочешь, я к Марфе с тобой схожу, вот только надо дождаться, пока снег сойдет… Ты только не пропадай, Любаша, не пропадай, милая.

Любаша кивнула и долго смотрела вслед двум счастливым влюбленным, Аньке и Пете, идущим по сугробам, держась за руки, смотрела до тех пор, пока они не свернули на узкую тропку между домами.

Слова Аньки звучали в голове. Может и вправду ведьма Марфа сможет ей помочь? Ребенок в животе словно услышал ее мысли и сильно пнул ножкой. Любаша прижала руку в меховой варежке к животу. А вдруг он там такой же страшный, как Ярополк – хромоногий и кривой? От этой мысли Любашу передернуло.

Слезы катились из глаз девушки и многочисленными круглыми льдинками замерзали на ресницах, пока она шла по морозу домой. У ворот она слегка замешкалась, ей вдруг показалось, что кто-то смотрит ей в спину. Обернувшись, она увидела на конце тропинки темную фигуру. Колдун?…

Человек стоял неподвижно, Любаше вдруг стало так страшно, что она быстро прошмыгнула в ворота и крепко закрыла их за собой, с грохотом опустив щеколду на железные петли.

***

Весна разлилась по деревне мутными талыми водами, наполнила воздух ароматами влажной земли, обнажила грязные проталины, по которым, с присущей им важностью, прохаживались грачи.

Вскоре пасмурный март сменился солнечным апрелем, и в Любашином доме заторопились с последними приготовлениями к предстоящей свадьбе.

– Молодец, Любашка, поправилась к свадьбе, раздобрела за зиму – вон и живот, и бедра появилися, – как-то за обедом сказала мать.

Любаша так и замерла с ложкой в руке, на ее щеках выступил пунцовый румянец.

– Ну-ну, чаво девку-то смущаешь! Вон зарделась вся! – отец погладил дочь по голове, желая приободрить ее, – но мать дело говорит, Любаша. Жена должна быть надежной опорой мужу. Чем крупнее она будет, тем лучше. Так что вовремя ты в тело вошла, дочь. Еще бы щеки пополнее, да поалее, а то вся побледнела да осунулась без солнышка.

Любаша сидела, опустив голову, чувствуя, как ребенок яростно пинает ножками под ребра. Как ни старалась она туже затягивать живот, в последнее время он все равно выпирал из-под платья. Вон и родители заметили, как ее разнесло.

Кроме меняющейся фигуры, были и другие перемены. Любаша чувствовала, как с каждым днем ей все тяжелее выполнять работу по дому. Она то и дело присаживалась, чтобы отдохнуть, а иногда живот начинал так сильно болеть, что Любаша сгибалась пополам и сжимала в кулаки складки длинного платья, чтобы не закричать от боли…