Весна воды - стр. 5
– Ку-вык-си, – повторила она название последней. – Кувыкси.
Утробное слово обозначало горячую оленью кровь, которой чукчи поливали снег в день Пэгытти – зимнего солнцестояния. Северные народы считали, что так они прогоняют зиму. У них получалось, у акционисток – нет.
– Слышишь, – окликнула Груня, – постарайся не привязываться.
– Не думаю, что я теперь способна на привязанность, – ответила Тая, допивая из тонкой чашечки остаток их вечернего чая.
Груня, постаревшая за месяц лет на десять, только головой покачала:
– Ты еще даже не представляешь, каким адаптивным бывает человек.
– Адаптивным – значит сволочным?
Эти их вечерние чаепития оставались рутиной, которую не смог смести даже ужас последних недель. Ноги сами несли Таю в гостиную ближе к девяти. Груня была уже на кухне – грела чайные пары, кипятила воду, выбирала сорт чая, вдыхая аромат из множества баночек.
Тая не любила чай – его терпкость, чувствительность к температуре воды и ее качеству, мудреность и медлительность. Куда проще залить на бегу кофейный дрип и выпить, не отрываясь от телефона. Груня так вообще не признавала никакие другие жидкости, кроме хорошего вина и чистой воды. Единственным, кто чай признавал, был папа. Привозил мудреные купажи, заставлял вдыхать их сухой дух и закатывать глаза, словно бы землистость и ферментированность правда могли быть удовольствием.
Вечером после похорон Тая долго стояла у дубовой полки, где папа хранил бесконечные банки и коробки своих запасов. Таю тошнило одновременно и от голода, и от любых мыслей о еде. Лежать в комнате было невыносимо, стеной та граничила с папиным кабинетом, эту близость Тая чувствовала кожей, каждой мышцей и всеми внутренними органами. Словно зуд где-то в глубине тела. Тая скребла живот и бедра, запускала пальцы под волосы и чесала с остервенением голову. Облегчения это не приносило. В кухне лучше, конечно, не стало. Но категория «лучше» в целом потеряла достижимость.
– Заварим? – спросила Груня, появляясь в дверях.
Тая молча щелкнула по панели чайника. Они пили золотые иглы – тонкие и острые чайные почки, покрытые золотыми ворсинками. Насыщенный до абрикосовости, чай чуть вязал язык. Тая глотала его, обжигаясь. Груня сидела напротив, в этом своем вдовьем платье – тяжелом, с длинным поясом и рукавами. На груди у нее висело кольцо на толстой цепочке. Тая старалась не смотреть ни на него, ни на Груню целиком. Они молча допили чай. Молча убрали чашки на поднос. Тая отнесла их в кухню, Груня перехватила ее на пороге:
– Если я могу тебя чем-то поддержать, то скажи. Я тебе теперь обязана.
Тая помнила, как ловко она вывернулась из рук Груни и в два прыжка по коридору оказалась с обратной стороны двери своей спальни. Порыв ветра швырнул ей в лицо пригоршню колючего снега и разметал воспоминания. Вместо кухни с папиной чайной полкой была ночная набережная и обрубленное голое дерево, возле которого Шурка уже возился с лестницей. Влада что-то говорила ему на ухо, он только плечом дергал. Витя же начал вытаскивать из пакетов гирлянды. В тускловатом свете фонаря листья казались траурными. Тая поморщилась – нужно было развести зеленку водой, чтобы изумрудный стал менее насыщенным. Хотя траурные ленты подходили даже больше, что уж. Она прибавила шаг и выгребла перед Витей гирлянды из шопера.