Весна воды - стр. 10
– Суки! Суки! Суки! – шипела Груня, пиная стены прихожей.
Тая осторожно приподнялась. Лева попытался ее удержать, но она высвободилась. Рванулась с силой, вскочила на ноги и побежала к Груне. Та как раз выдохлась. И шипела что-то неразборчивое своему собственному отражению в напольном зеркале, и плакала скудными слезами, размазывая по лицу подводку и тушь. Шуба валялась на затоптанном полу прямо в луже тающего снега.
– Какого хера?.. – только и смогла выдохнуть Тая, хватая Груню за локоть, поворачивая к себе. – Ты же говорила, что они не решатся… Что они сами не решатся! Что без него ничего не будет!..
Груня с ненавистью сморщила смазанные губы. Поискала ответ, не нашла. Выдрала локоть из пальцев Таи, отряхнула платье, поправила лямки.
– Мало ли что я говорила, – бросила она, переступила через шубу и скрылась в спальне.
А Тая осталась стоять. Голову тошнотворно кружило, и щеки обожгло так, что теперь Тая чувствовала в них пульсацию. Сердце в ней продолжало гонять кровь. И это было удивительно. Иногда Тая размышляла, мол, вот объявляют зимовье, и что там дальше? Тело, конечно, не сможет вынести грандиозности случившейся трагедии. Сердце остановится, легкие схлопнутся, мозг изольется кровью. Потом сама от себя плевалась – какая дурацкая интонация. Просто все сдохнут на месте. А кто не сдохнет – тот подлец. А в итоге вот она, живая. Дышит, теряет над собой контроль, плачет и пытается выбить из мачехи вразумительный ответ на вопрос, за который сама себя презирает. Ты же говорила – тупая предъява. Ты же говорила – попытка ограничить собственную ответственность. Ты же говорила – желание переписать правду. Может, Груня что-то и говорила. Но дать папе умереть решила Тая. И никто другой.
Два
Папу начало крыть лет за пять до зимовья, может, раньше, просто Тая не утруждала себя интересом к папиным изменениям. Сначала они перестали путешествовать. Лет до четырнадцати Тая вообще не задерживалась в одном городе дольше пары месяцев. Как-то так вышло, что родители решили не разделять семью и все папины командировки проводить вместе. А ездил папа постоянно. Партия тогда была еще не холода, а поиска пути, которую в разные времена называли то «пэпэпэ», то «три пэ», то «полный пэ». От ее имени Ларин Игорь Викторович колесил по странам, проводил конференции и открытые дискуссии, формулировал запросы и рассматривал грантовые заявки. Ну и молодая его жена с дочкой тоже колесили.
С тех времен Тая запомнила только бесконечные аэропорты, где мама разрешала ей есть вредную картошку фри, макая ту в невыносимо сладкий молочный коктейль. Ну еще хруст постельного белья в отелях и неизменные журчащие фонтанчики в лобби. Папа был тогда достаточно молодым, чтобы подхватывать Таю и нести ее на одной руке, а другой катить за собой чемодан с документацией. Мама шла чуть позади и подмигивала Тае, когда она выглядывала из-за папиного плеча. Может, такого и не было, но Тая так живо представляла себе эту картинку: лобби очередного отеля, родители живые и веселые, мир большущий, воздух прозрачный и ничего не страшно. Абсолютная идиллия, короче. Жаркие города на побережьях сменялись дождливыми у гор, сухой ветер на морские бризы, сочная зелень за окнами многочисленных трансферов на сдержанную степь. После Тая пыталась допытаться у папы, сколько городов они успели посетить за ее первые годы жизни. Тот отмахивался – он вообще не любил вспоминать то время. Но в его кабинете на самом верху книжного стеллажа стояла банка с песком и землей, которые мама слоями укладывала после каждой поездки.