Размер шрифта
-
+
Вера - стр. 15
Одинокий. И пить самогонку с вором,
Ему счастья желая и много летъ!
И везде – ах, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. —
Появляться в залатанном платье мужа,
Да не мертваго, а – убившаго мя.
Помню, как хрипела. Как вырывалась —
Языками огня —
Из клещей, не знавших, что Божья Жалость
Воскресит, охраня.
И когда… очухалась, – вся в кровище!..
Доски пола в разводах струй… —
Поняла: о, каждый живущий – нищий,
Всякая милостыня – поцелуй.
И с тех пор как бы не в себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула в верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножик, – и в путь.
Посекает мя снег. Поливают воды
Поднебесных морей.
Мне копейку грязные тычут народы.
Вижу храмы, чертоги царей.
От Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу – несыть, наледь и глад.
Вот я – в старых мужских штанах!..
Петербургской
Ксеньи – меньше росточком!.. а тот же взгляд…
Та же стать! И тот же кулак угрюмый.
Так же нету попятной мне.
Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума —
Вся в огне, и лицо – в огне.
Мстится смерть —
крестьянской скуластой бабою
в белом,
Словно заячьи уши, белом платке…
А мое ли живое, утлое тело —
Воровская наколка на Божьей руке.
И все пью, все пью из руки Сей – снеги
Да дожди; как слезы людския, пью.
А когда увезут меня на скрипучей телеге —
Я сама об том с колокольни пробью
В дикий колокол, бедный язык богатаго храма
Богородицы,
что близ зимней Волги – убитый медведь…
И в гробу мои губы разлепятся: «Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть.»
И нетленныя кости мои
под камнем
все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будут так целовать,
обливать слезами,
любить!..
…Я не знаю, сколь мне назначено – сдюжить.
Сколь нацежено – стыть.
Конец ознакомительного фрагмента.
Страница 15
Продолжить чтение