Великая война. Верховные главнокомандующие (сборник) - стр. 76

известным членом Государственной думы, специально изучавшим положение славянского вопроса в Австрии. Как бы то ни было, но при графе Г. А. Бобринском началась, под влиянием прибывшего из России реакционного чиновничества, та несчастная роковая политика, которая на всю войну скомпрометировала русское дело среди австрийских славян.

Разного рода угнетения и мелкие раздражавшие придирки начались в области религии, прессы, свободы передвижения и внутренней жизни местного населения, привыкшего, даже в период австрийского владычества, к известной свободе. При этом борьба населения с чинившимися ему притеснениями мелкого чиновничества и всякого рода взяточничеством, возводилась, к сожалению, администрацией на степень борьбы с Россией.

Глубоко печальна была политика русской церковной администрации в области религии. С целью распространения православия, к местному униатскому населению стремились применить суровое положение об «упорствующих», изданное по отношению к русским униатам при Императоре Николае II. Особое возбуждение вызвано было высылкой из Галичины униатского митрополита Шептипкого.[125] Хотя мера эта была мотивирована политической деятельностью названного лица, в которой местные власти усмотрели агитацию, направленную к отторжению Украины от России, но население почувствовало себя оскорбленным в религиозном отношении, лишившись главы исповедуемой им церкви.

Равным образом и в области свободы слова преследовалось все то, что так или иначе служило защите самоуправления и из газет разрешены были только те, которые стояли за скорейшее слияние края с центральными районами России.

В установлении столь тяжкого для местного населения режима не приходится возлагать вину на Великого князя Николая Николаевича, который, по званию Верховного главнокомандующего, имел крайне ограниченное влияние на дела внутренней политики, не имея даже своего представителя в Совете министров. Таковым мог бы быть, конечно, в порядке неофициальном военный министр, но, при недостаточно доверчивых отношениях между Великим князем Николаем Николаевичем и генералом Сухомлиновым, комбинация эта являлась неосуществимой.

Русское Положение о полевом управлении войск в военное время, как я уже отмечал, было приноровлено к предположению, что во главе действующих войск будет находиться Государь Император. В этом случае одному и тому же лицу были бы подчинены начальник Штаба действующих армий и все вообще министры, во главе с председателем Совета министров. Объединение деятельности на фронте и в тылу, при подобной схеме, легко могло бы быть осуществляемо. Но, с назначением особого Верховного главнокомандующего, связь фронта с тылом порывалась, а при подозрительном отношении придворных сфер к возраставшей популярности Великого князя, проведение взглядов Ставки, в особенности противоречащих установившимся взглядам на управление окраинами, являлось делом крайне трудным и деликатным.

Великий князь Николай Николаевич отчетливо понимал, что нарушение привычных порядков в стране лишь оккупированной, в результате военного успеха (каковой по существу только и была Галичина), создает в ней крайне раздражающее впечатление и может лишь серьезно повредить престижу России во всех остальных славянских землях. Центральное же правительство России смотрело на дело иначе: оно верило в прочность присоединения восточной Галичины к России и считало необходимым скорейшее введение в ней общерусских приемов управления. Доказательством правильности этих слов может служить пожалование Верховному главнокомандующему почетной шашки с надписью: «За освобождение Червонной Руси»