Великая война. 1914 г. (сборник) - стр. 38
Отправили их к пленным и велели накормить.
Татарчат записали, чтоб наградить потом.
Офицеры сдаются, правда, мало. Но солдаты, как видно из этого и из многих таких же случаев, в порядочном количестве. Разбаливаюсь я, кажется. Голова как свинцом налита. Глазам больно смотреть. Стоит пройти немного быстрым шагом – все тело болит. По вечерам сильно лихорадит. Генерал гонит лечиться. Лечиться-то я не поеду, а вот в Австрию, свой полк искать, – с удовольствием! И отдохну дорогой немного. А то здесь, на границе, судя по складывающейся обстановке, ничего особенно грандиозного не будет. Теперь, наверное, отдохнем и пойдем брать Лык (в третий раз за эту войну); он и без того мне надоел с прошлых боев еще.
Немцы ушли далеко, верст на двадцать вглубь Пруссии ни одного разъезда нет немецкого. Жителей тоже ни одного. И видно, что они, эти несчастные жители, ушли теперь надолго. Ибо раньше они хоть кое-что оставляли дома, а теперь соринки не найдешь – все вывезено. Местечки все сожжены и разбиты дотла. В Просткене одни трубы лишь торчат обожженные и конусообразные.
Прощай «курятки и свинятки» с «немецкой земли». Много было на вас претендентов за это время! И мы, и немцы, и сами жители – все хозяйничали над вами вовсю, не жалея многострадальных животин!
Решено, завтра выезжаю в Австрию. Хотя наш дивизионный старик-эскулап находит, что это «глупо – дышать на ладан и ехать в Австрию». Ну, ладно! Подышим еще! Хотя, правда, контузия сказалась: я чувствую себя сильно разбитым, нездоровым.
Идут сборы. Мои и чужие вещи так перепутались, что я и сам не помню теперь, чьи эти всякие мелочи – мои ли, товарищей ли…
Отобранных немецких лошадей оставлю здесь.
Где полк – не знаю, и ехать с конями – бессмысленно. Да и все равно – там найду.
Жалко, сжился я с нашим штабом за два почти месяца жизни в походе и в бою. Ну, да Бог даст, и встретимся потом! Все сейчас строчат письма и телеграммы, чтоб я отправил их из России. Отсюда-то трудненько это делается. До сих пор – вот уже два месяца почти, как мы из дому – ничего не получали еще. Конечно, сохранение военных тайн – великая вещь, но и чинуши почтовые – лодыри отчаянные. Понацепили на себя шашки и револьверы, а иные даже и шпоры, сидят себе по полевым конторам и лодыря гоняют с сестрами из соседних госпиталей. А корреспонденция не разбирается и лежит тюками вдоль стен. Бродил сейчас часа три по бивакам полков, по грязным кривым уличкам, по вновь уже шумному базару (ну и живучи же эти «коммерсанты» местные!). Смотрел вокруг и старался запечатлеть в своей памяти все, что я вижу, и свои пережитые уже здесь ощущения, связанные чуть не с каждым зданием. Вот на этом углу я был, когда увидел первый немецкий «Таубе». Вот эта застава и шоссе за ней знакома по моему мотоциклетному прорыву. Вот тут, у школы, в начале сентября, перед уходом из Граева, около меня выломил ворота в стене немецкий «шестидюймовик». Сколько пережито! И сколько пережитого не передается никаким пером, ибо есть вещи, которых даже словами описать нельзя. Не остаться ли уже тут, при штабе? Нет, нет, в строй! Там и веселее, да и новые места будут; уж слишком все мрачно в Пруссии. И злобные животно-тупые враги надоели. И их манера воевать с разбоем и грабежом надоела и гнетет как-то душу. Да и потом, откровенно говоря, здесь уже потому не весело, как-то «мрачно» драться, что, пока что, в сущности, тут ни одного громкого дела не было. Да едва ли и будет. А просто будут друг против друга топтаться по выжженным полям небольшие силы.