Великая актриса. Роман о Саре Бернар - стр. 41

– Вероятно, это будет увлекательно, – кисло промямлил распорядитель и отвел меня в похожий на огромную пещеру зал с высокой сценой. Перед ней за длинным столом сидели четверо мужчин и одна женщина.

Я едва могла сфокусироваться на судьях. Вдобавок к предупреждению о невозможности купить себе место в Консерватории Дюма сообщил, что отбирать участников прослушиваний назначают ведущих актеров «Комеди». Это входило в их обязанности в качестве членов театральной компании, владевших долями в ее прибылях. С одной стороны, они должны были с воодушевлением относиться к задаче открывать новые таланты, которые обеспечат в будущем успех всему предприятию, но с другой – их возмущала необходимость выполнять эту обязанность, ведь на самом деле получалось, что прослушивать им приходилось своих потенциальных соперников.

Когда я вступила на сцену и сделала реверанс, капельдинер с нескрываемым ехидством провозгласил:

– Мадемуазель Сара Бернар прочтет басню Лафонтена «Два голубя».

Женщина хохотнула:

– Эта девочка, вероятно, думает, что мы не выросли из школьного возраста, раз решила попотчевать нас такой затасканной басенкой?

Я резко сфокусировала взгляд, узнав ее по голосу. Это была мадам Натали – актриса, которая так заворожила меня в роли Агриппины. Без роскошного костюма и театрального грима женщина выглядела просто дородной матроной. Ее веселье разделял сидевший рядом широкоплечий мужчина – не кто иной, как актер, игравший сына Агриппины Нерона. Он тоже оказался совсем не таким, как на сцене: тучный, довольно пожилой человек с красным лицом. Внезапно мне открылось, что эти актеры, которые зарабатывали на жизнь, изображая других людей, вовсе не добрые волшебники. Меня потянуло сбежать отсюда, броситься в ноги тетке и молить ее, чтобы она убедила мать согласиться на использование моего приданого для вступления в монастырь. Бессчетное количество раз после просмотра «Британика» я рисовала себе в воображении, как легко и уверенно выступаю на сцене. Чего не представляла, так это того, как будет происходить реальное прослушивание.

Ты считаешь, все так просто – прочла несколько строк, и – вуаля – звучат аплодисменты. Ты сама не понимаешь, к чему стремишься.

В голове всплыла отповедь матери, и я открыла рот:

– Два голубя жили в любви. Один вдруг покинул их дом. Дни тянутся долго в тоске, и долги ночи в разлуке…[15]

Послышался протяжный зевок. Член комиссии, мужчина с серебристыми волосами и пронзительными темными глазами, сказал:

– Громче, пожалуйста. Мы вас почти не слышим, мадемуазель.

– Едва ли нам это нужно, – встряла мадам Натали, глядя на меня сквозь лорнет. – Мы прекрасно знаем эту историю. Если вы будете просить ее повторить с начала, смею вас заверить, мы проведем здесь весь день в ожидании, пока несчастный голубок вернется к своему супругу.

Нерон загоготал.

Во мне будто вспыхнул расплавленный металл. Насмешки заставили вспомнить жестокость Жюли, ее отказ верить в мою способность добиться в этой жизни большего, чем она. Эти люди профессионалы, они собрались здесь вроде бы для того, чтобы оценить мой талант. Как же можно быть такими бесцеремонными?

Подойдя ближе к краю сцены, я вскинула подбородок.

– Голубь томился по своему другу, как я по своей любви, – громко произнесла я, совершая волнообразные движения руками, чтобы изобразить полет. – Я тоже жду, когда затрепещут крылья, возвещая о сладком возвращении любимого. Он улетел, и мне не отыскать былого счастья на тропах потерянного времени. Любовники, веселые любовники, повторю это снова и снова: любая разлука слишком длинна. Нет смысла странствовать. Любовь проходит, облетают листья, когда меняет направление ветер