Ведун поневоле - стр. 29

Спустя десять минут все было кончено и отряд, потеряв двух витязей, дружно вытирал обнаженные клинки о тела поверженных бандитов. Не смотря на победу лица их, были мрачны и напряжены.

– Ульв! Сколько лет, сколько зим! – крупный, русобородый мужчина, чье лицо было покрыто шрамами, от обилия которых один из глаз был навечно скрыт полосой неверно сросшейся кожи, облокотил отца спиной о землянку, встав над ним, – а ведь долго мы тебя искали, воевода!

– Иван, друже! – слабо ответил отец, чьи глаза закрывались от усталости и ран, – забудем старые распри! Не время сейчас. Пелагею пленили.

Сказанное, сильно повлияло на рослого дружинника. Он страдальчески закрыл глаза руками, злобно зарычав.

– Не уберег ты! Воевода, не уберег! Красоту такую! Душу такую! Тварь ты! – Иван занес клинок над ослабленным отцом, но совладав с порывом, яростно вонзил его в стену возле головы варяга.

– Полно, Ваня. Не кори меня. Не трави душу. Убей, если хочешь, но любил я Пелагею никак не меньше твоего! Не виноват я, что ее сердце меня выбрало! Но будь милосерден – убереги сына.

– Сына? – переспросил предводитель дружинников, наконец-то обратив внимание на меня, замершего в снегу на холодеющем трупе врага, – этот твой?

– Мой.

– Овал лица мамин. Все остальное от тебя досталось, – усмехнулся Иван в бороду и дал распоряжение своим дружинникам, – Соловью голову рубить и с собой. Наших воинов павших похоронить по христианским обычаям не выйдет – долго рассусоливать не получиться, врага рядом, что саранчи в библейских сказаниях! Они нас поймут. Коли даст Бог – вернемся за ними позже. Старого перевязать, – указал предводитель пальцем на Ульва, – а молодой вроде цел. Ну что замерли, славяне, али в Рязань хотите не успеть? Враг в полудне пути!

Подавая пример остальным, измученный лишениями и боем воевода небесного отряда первым склонился над телом поверженного витязя, как в склеп, снося его тело в покосившуюся землянку.

Наскоро упокоив павших, немедленно выдвинулись в дорогу. Только сейчас мне удалось разглядеть богатырей, спасших нас от неминуемого поражения.

Дружинники князя рязанского, измотанные боями и дорогой, в моих глазах представляли собой символ стойкости и тяжелого ратного подвига. Несколько дней на морозе, пеший многокилометровый переход, свои раны и запекшаяся на кольчугах чужая кровь, создавали образ непоколебимых, опытных воинов и защитников родины, на коих мне, как молодому юноше, хотелось походить, во что бы то ни стало.

Натужный кашель отца за спиной прервал мои мечты о будущих подвигах, в которых я, облаченный в блистающую кольчугу рубил сотни татар на их диковинной земле ради отмщения за погибшую матушку, возлюбленную Варвару, в чьих смертях на данный момент я практически не сомневался и за загубленные души россиян.

Раны Ульва были серьезны. Боевой угар, сошедший с него, едва отряд двинулся в дорогу, выстроившись в длинную колонну один за другим, обнажил передо мной не всесильного варяга, коим мне виделся отец на протяжении всей моей жизни, а постаревшего, изнемогшего мужчину, которому остро требовалась хоть какая-то помощь.

Руководствуясь своим упертым, упрямым характером отец, как говориться, старался делать хорошую мину при плохой игре.

Уловив брошенный на него через спину взволнованный взгляд, он зрительно приободриться и оправив осанку, как ни в чем не бывало, продолжив путь. Однако отец тщетно лелеял надежду замаскировать досадный недуг, прорвавшийся кашлем из его утробы. Запекшаяся на губах кровь подсказывала мне, что опытный воин, закаленный сотнями драк, как никогда близок к встрече со своим последним, всесильным противником – смертью.