Вечный Град (сборник) - стр. 59
Воспоминания о Марцелле по-прежнему властвовали над душой Веттия, ими был наполнен каждый его день и час. Об Учителе же он старался не вспоминать совсем, чтобы не терзаться бессильными муками ревности. Но эти нежеланные мысли то и дело всплывали вновь, отравляя его существование, словно медленный яд, приготовленный зловещей искусницей Локустой. Конечно же, он отыскал и бывшую виллу отца Марцеллы. Она была несравненно скромнее, чем имение сенатора, но Веттий чувствовал себя счастливым, что нашел ее, и немало времени провел в ближайшем лесу на склоне горы, словно пытаясь разглядеть в лесной чаще то ли фавнов, о которых мечтала его госпожа, то ли ее саму, загорелой и тонконогой девочкой-подростком.
Переждав в Номенте августовский зной, Веттий один вернулся в Город, несмотря на то что «виноградные каникулы» заканчивались только в середине октября, а в сентябре воздух Города считался особенно нездоровым. Но он очень надеялся, что Марцелла тоже вернется к Римским играм. Не случайно же она говорила о «трех месяцах».
Веттий не ошибся: за четыре дня до сентябрьских нон он действительно получил долгожданную записку от своей наставницы с приглашением прийти. Юноша долго раздумывал, не посвятить ли ему богам легкий пушок, покрывший его щеки, но пришел к выводу, что с ним он будет выглядеть солиднее. Однако приветствие Марцеллы прозвучало убийственно:
– А ты за лето подрос, мой мальчик!
– А ты стала еще красивее! – ответил Веттий, стараясь подавить огорчение от ее слов: он почти что отпустил бороду, а она по-прежнему хочет считать его ребенком. Но говорил он правду, Марцелла и в самом деле похорошела, и не только внешне. Казалось, будто терпкое, выбродившее вино переливалось в ней.
– Ну и что тут произошло интересного за время моего отсутствия? – спросила Марцелла.
Веттий рассказал о странном философе Юстине, начиная с его спора с августом и кончая казнью. Марцелла слушала внимательно, но с явным неудовольствием.
– Не обольщайся! – сказала она наконец. – Я слышала о нем. Учитель говорил, что он, несомненно, психик, и выше этого не поднимался никогда. Да, по слухам, он неплохо знал Платона и щеголял этим, чтобы прикрыть скудость собственного учения… Психики придают чрезвычайное значение тому, чтобы не участвовать в жертвоприношении богам. И очень чтут своих «мартиров», как они их называют. Но мы смотрим на это шире и свободнее, потому что знаем: не мученичество, не мартирия, а только истинное знание, гносис, приносит спасение. Избранным же и познавшим ничто не может повредить! Ни жертвоприношения, ни зрелища, ни что другое. А про августа – что сказать? Разумеется, истина и от него сокрыта, раз он вообще не признает Христа.
Веттий поразился уверенности ее тона. Даже Юстин не мог бы с ней в этом соперничать. Потом разговор перешел на номентанское имение и его окрестности. Марцелла оживилась, вспомнив детство, расспрашивала его о каждой мелочи. Ее очень тронуло, что Веттий отыскал дорогие ей места, она даже пустила слезу, когда он рассказывал о них.
– Хочешь, я отвезу тебя туда? – спросил он.
– Нет! – решительно ответила она. – Как сказал эфесский мудрец, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Мне будет больно видеть этот дом, зная, что он уже не мой.
Занятия их все еще откладывались на довольно продолжительный срок. Близились Римские игры, открывавшиеся, как обычно, в сентябрьские ноны и продолжавшиеся четырнадцать дней. Зато Марцелла тут же предложила Веттию сопровождать ее на все представления. Веттий был наверху блаженства: после трехмесячной разлуки он вновь мог не только каждый день видеть Марцеллу, но более того, почти не расставаться с ней в течение всех этих четырнадцати дней, вволю любуясь ее разрумянившимся от азарта личиком. Пыль, вздымаемая колесницами в Большом цирке, их раскаленные колеса, песок, исчерченный их следами, лошади, покрытые пеной, меты, обелиски, тысячеголосый рев трибун, венеты, прасины; любовные страсти, пляски пантомимов, и пение флейт в театре Помпея; львиный рык, вой гидравлического органа, звон мечей и стоны умирающих во Флавиевом амфитеатре – все это переполняло ощущением праздника жизни. Общее воодушевление порой захватывало его настолько, что даже в льющейся крови он ясно видел цвет триумфального пурпура и, глядя на победителей, сам надеялся одержать победу в борьбе за возлюбленную, все еще неприступную. Воспоминание о казненном Юстине все реже посещало его.