Вечное небо казахов - стр. 32

С другой стороны, нельзя забывать, что змея символизирует движение божественных энергий, а хаос есть обратная сторона гармонии, ее фон, возможность ее проявления. Сон в таком случае первичен по отношению к бодрствованию, он представляет полноту возможностей, заведомо превышающих любую реализовавшуюся действительность. Сон как и смерть представляет свернутое непроявленное состояние, более близкое к Началу, чем конкретное проявление. В казахском фольклоре есть представление о богатырском непробудном сне, продолжающемся неделями, чуть ли не месяцами. Если учитывать статус эпического батыра как манифестации небесного принципа, этот сон нельзя считать чем-то чисто физиологическим. В традициях многих народов есть представление об истинном царе, который спит многовековым сном, но проснется, когда возникнет необходимость. Небольшое замечание о способе мифологического мышления: сон Коркута, укус змеи и смерть – это параллельные, дублирующие символы, а не моменты последовательного, причинно-следственного ряда.

При той или другой интерпретации существенным является результат, сформулированный чуть ли не в канонах буддийской логики. Коркут не просто «ни живой, ни мертвый». О нем «нельзя сказать, что он живой, и нельзя сказать, что он мертвый», то есть он вышел за пределы дихотомии «жизнь-смерть», «проявленное-непроявленное», «действительность-возможность» к их недвойственному истоку, к их трансцендентному началу. Шаманскую функцию психопомпа, проводника души в ином мире – мире смерти, Коркут не отбрасывает, а переносит на другой уровень. Человеческой душе музыка Коркута раскрывает ее истинную природу, ее истинное, внутреннее «Я» по ту сторону жизни и смерти.

Таким образом, Коркут может рассматриваться как «внутренний мастер», «внутренний учитель», «истинный, внутренний, бессмертный центр» человеческого существа, тот, кого в гностицизме называют «внутренним человеком», в исламе – Кадиром, Хидром, в буддизме – «внутренним Буддой». Мифологические близнецы или пара друзей, один из которых смертен, а другой бессмертен, в эзотеризме толкуются как символы человеческой души и ее бессмертного «Я», «внутреннего друга», «самости» [72]. Таковы Диоскуры, таковы Арджуна и Кришна «Бхагават-Гиты». В таком плане А. Фоллерс толкует и дружбу Энкиду и Гильгамеша. Для алхимиков «внутренний друг» выступает в символе Камня, Философского камня, о котором наиболее проницательные писали: «Поймите вы, сыны мудрости, что этот безмерно драгоценный Камень кричит вам: «Защити меня, и я защищу тебя. Дай мне то, что мне принадлежит, чтобы я смог помочь тебе». И еще: «Эта трансформация во мне самом – не трансформация личности, но превращение того, что во мне смертно, в то, что бессмертно. Оно стряхивает смертную оболочку, которой я являюсь, и пробуждается к собственной жизни; оно поднимается на солнечный баркас и может взять меня с собой» [73]. «Выбери в качестве своего Камня того, благодаря которому коронуются короли, а целители исцеляют своих больных, ибо он близок к Огню» [74].

По описаниям А. Диваева, вплоть до ХХ века на берегу Сырдарьи лежал огромный камень, почитавшийся как надгробие Коркута. В традициях многих народов существует представление, что могила, останки духовно реализовавшегося человека, сохраняют связь с высоким духом покойного. Отсюда христианская традиция почитания мощей святых и индуистский обычай не кремировать, а хоронить святых, с тем, чтобы последующие поколения могли найти духовную помощь. Вполне возможно, что на берегу Сыра действительно находилось место успокоения последнего тенгрианского пророка. Но более значимым является символизм этого камня как первой ипостаси Коркута, находящейся на границе возникновения времени и бытия, как напоминания о договоре, как символа чести и преданности. Кроме того, в кельтской традиции, параллели которой с тенгрианством иногда поразительны, камень символизирует «пуп» – центр земли.