Вавилон - стр. 92

– Как это может выйти наружу? – взволнованно вмешался верховный жрец, которого при этих словах снова охватило беспокойство. – Разве посвященные в это не поклялись страшной клятвой? Кто же осмелится нарушить ее и навлечь на себя проклятие?

Исме-Адад посмотрел в упор поочередно на каждого – под этим взглядом Улу бросило в дрожь, и впервые улыбка сбежала с его лица.

Он высказался тоже:

– Я скорее склонен опасаться, как бы персы не заподозрили нас в двуличии. С одной стороны, мы заключаем с ними договор, что не будем препятствовать вторжению Кира в Халдейское царство и в Вавилон, а с другой – настраиваем халдейский и вавилонский люд против персов, предупреждая его о персидской опасности.

– Напрасные опасения, – одернул его замару, который угодничал перед верховным жрецом, – напрасные, потому что мы вовсе не собираемся настраивать народ против персов, мы лишь используем страх перед персами и заставим их расщедриться.

– И это наше право, – вставил магу.

– Право, которое противоречит понятию о чести и заключенному договору, – вспыхнул Улу.

– Любые средства священны, если они служат божественному Мардуку, – заметил мунамбу.

– Именно, любое средство священно, если оно служит богу богов Мардуку, – подтвердил верховный жрец, – стыдно говорить здесь о бесчестности. Таблицы надо приготовить немедленно и вывесить на городских воротах. И жертвоприношения – кровью, огнем и золотом – тотчас будут возложены на алтари храмов.

– Во всех храмах или только в святилищах Мардука? – отозвался бару, всегда поддерживавший Улу.

– Конечно, только в святилищах Мардука, – сказал замару, хотя Исме-Адад еще раздумывал над этим.

– Это несправедливо, – возразил Улу, – жрецы в других храмах бедствуют, тогда как мы…

– Это справедливо, – строго перебил его Исме-Адад, – только мы одни служим богу богов.

Улу давно уверился в алчности служителей Мардука, готовых драться за лакомый кусок даже со своими собратьями. О святилищах других богов вспоминали только тогда, когда от самих храмов требовались пожертвования, но едва речь заходила о приеме даров, как немедленно оказывалось, что все предназначено святилищу Мардука.

Всю жизнь его приучали считать такой порядок единственно справедливым. Но, мужая, Улу подходил к поступкам людей с иными мерками, чем те, что были приняты в Эсагиле. На собственных весах он взвешивал деяния людей и пришел к выводу, что они далеки от понятий любви, правды и добра и что бог любви, правды и добра должен их отвергнуть. Вавилон не знал такого бога, но Улу интуитивно ощущал его присутствие в бескрайних просторах мира. Возможно, таким божеством был даже Мардук, заветные желания которого служители его культа извратили, сделав Мардука богом гнева и жестокости.

Улу с отвращением смотрел на присутствующих и с еще большим отвращением слушал их. Ему казалось, что он задохнется, если проведет с ними еще хоть минуту. Он невероятно устал и не в силах был выносить больше злокозненные и корыстные речи своих собратьев. У него кружилась голова от дурманного дыма благовонных трав, курившихся в золотых чашах в честь небожителей. Он даже сам не мог толком понять, от этих ли курений или от переживаний ему дурно до тошноты.

Он положил руку на лоб и встал.

Верховный жрец задержал его:

– Брат Улу, с некоторых пор мне непонятно твое поведение. Объясни, что тебя тревожит, ты ведь сам зачитал нам договор Эсагилы.