«Ваш Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае. 1930-1932 годы. Книга 2 - стр. 31

Не так просто, по словам Смита, было установить «цену» услуги, которую иностранцу оказал китаец, и что стояло за его отказом принять денежное вознаграждение. Лицо, оказавшее вам услугу, говорило, что было бы равносильно нарушению всех пяти постоянных добродетелей, если бы оно приняло что-нибудь от вас за такую ничтожную услугу, и что вы, делая ему такое предложение, обижаете его, и что вы удивите его, если будете настаивать на принятии им денег. Что бы это всё означало? Из этого могло следовать, что надежды китайца в отношении размеров ожидаемого вознаграждения «расстроены незначительностью предлагаемой суммы» и что подобно Оливеру Твисту, юному герою Чарльза Диккенса, он «хочет больше». С другой стороны, это могло быть простым намёком на то, что вы теперь или в будущем будете иметь возможность дать китайцу что-нибудь ещё, более подходящее, и что принятие им предложенного вознаграждения явится преградой к получению более «подходящего»; так что китаец предпочитал оставить этот вопрос открытым до более удобного времени.

Если китайцы были так осторожны, когда говорили о своих собственных выгодах, то из всеобщей боязни их – служить источником неприятностей – следовало то, что они должны были быть ещё более осторожными, говоря о других, тем более когда имелась возможность для возникновения всякого рода «хлопот» в будущем.

Несмотря на всю любовь к сплетням и разного рода пустой болтовне, китайцы с замечательным чутьём различали случаи, когда не следовало быть слишком общительным, и при указанных обстоятельствах, в особенности, когда в деле были заинтересованы иностранцы, они представляли собой могилу по своей молчаливости. В многочисленных случаях недалёкие с виду люди, окружавшие иностранцев, могли бы дать советы, знакомство с которыми значительно изменило бы поведение иностранцев по отношению к другим. Но до тех пор, пока китаец ясно не представлял себе ожидавшее его вознаграждение и гарантии предотвращения возможного риска, у него преобладал инстинкт умалчивания.

Одна из черт, которую китайцы разделяли со всем остальным человечеством, заключалась в желании не обнародовать дурные вести в течение как можно более продолжительного времени и сообщать их лишь в замаскированной форме. Но «приличие», соблюдаемое среди китайцев, требовало, чтобы этот обман доводился до таких размеров, которые могли показаться в то же время и удивительными, и напрасными.

Не всегда и не во всем китайцы показывали себя людьми рациональными, практичными. Это необходимо было учитывать. Вместе с тем нельзя было отнять у них находчивости, изобретательности, просто изворотливости.

Доказательством тому характеристика-сравнение мыслительной деятельности китайца и японца, данная во времена первого знакомства европейцев с азиатскими государствами и их народами. «Если японцу нужно разбить твёрдый орех, – писал один англичанин, побывавший в Китае, – он берет молоток и одним ударом делает это. Китаец же начинает, прежде всего, искать, нет ли у данного ореха какой-либо щели, в которую можно было бы вставить клин. И только если орех оказывается совершенно целым, он прибегает к более радикальным средствам, чтобы раскрыть его».

Изучение мыслительной деятельности китайцев начала XX в. позволило некоторым исследователям утверждать, что для них свойственны определённые стереотипные подходы к восприятию окружающей действительности. Стереотипное мышление стало основной наиболее привычной формой мышления населения страны. Причём стереотипы мышления китайцев национально отличные, часто не укладывавшиеся в логику мышления европейцев.