«Варяг» не сдается - стр. 40
– Ну, с богом! – дернул поводья и завалился в сани, укладываясь на одеяло, расстеленное поверх поленниц. Мерин напрягся, дернул повозку и не спеша потащился, оставляя за собой колею.
«Не кучер, а дровосек какой-то», – подумала Катя и, не выдержав, спросила:
– Вы что, дровосек?
– Ась? – не понял Кузьмич.
– Говорю, поленницы у вас в санях. Вы, что дрова заготавливаете на продажу?
Кузьмич хмыкнул, дивясь, какие они, городские, несмышленые.
– Да не. Это про запас. Я человек практичный. Вот собьемся с дороги – и что?
– И что?
– А то! Разведем мы с вами костерок, Екатерина Андреевна, и засядем возле него. Тут дров до утра хватит. – Кузьмич хлопнул по поленницам. – А еще самогоночка есть.
– И закусить найдется?
– И закусить найдем. Сала у меня почти фунт. С осени кабанчика заколол, сам солил. Не сало, а мед.
У Кати повеселело на душе. Ей не переставали попадаться добрые люди. Они словно шли рядом с ней по жизни, оберегая от зла и не давая в обиду.
– А часто замерзают ямщики?
Голос у нее был вялым. Кузьмич посмотрел на Катю. Под двумя тулупами и пледом, разморенная теплом, она клевала носом и чуть шевелила губами, пытаясь поддерживать беседу.
– Бывает. – Кузьмич подмахнул вожжами.
Верст через пять лошадь сбавила ход, с трудом таща сани против ветра. Когда выехали со станции, ветер дул в спину, а теперь сменил направление и закружил вокруг них, призывая станцевать «метелицу». Снежная крупа секанула по лицу. Кузьмич потянулся и дернул за край, опуская шаль Кате на глаза.
К имению Муромцевых подъезжали уже в полночь. Метель бушевала вовсю, смешав в ледяном хаосе и небо, и землю. Кузьмич шел возле лошади, держа ее под уздцы. Цыган то убегал вперед, то возвращался и опять убегал, не переставая лаять. Он словно призывал править на его лай, что и делал Кузьмич, потерявший дорогу. В снежной пелене мелькнули два огонька. Сначала почудилось, что волки, но, подъехав ближе, ямщик разглядел, что это были масляные фонари на кирпичных столбах. Межа, за которой начиналась усадьба Муромцевых.
Не успели проехать ворота, венчающие въезд в усадьбу, как где-то в снежной пелене глухо тявкнула псина, потом вторая, третья – и понесся по окрестностям протяжный лай и грохот цепей. Собаки словно сбесились, чувствуя чужих. Цыган не отвечал на их вопли. Он лишь подрагивал ушами и внимательно всматривался в темноту, словно пытался определить, кто там так истошно лает.
Из темноты неожиданно выросла громада дома, окруженная заснеженными липами.
– Тпру, милок. – Кузьмич натянул поводья.
Этого можно было и не делать. Уставший мерин сам подошел к светящемуся в темноте окошку и встал как вкопанный, осознавая, что на этом его мучения окончены и он честно заработал меру хорошего, доброго овса.
Катя открыла глаза. Она узнала этот дом, несмотря на то что не была здесь лет двадцать. Через заиндевевшее стекло виднелся только желтоватый пятачок тусклого света. В людской горела то ли лампадка, то ли свеча, и Катя подумала, что кто-то там, в тишине, возле икон читает вечернюю молитву, выпрашивая прощения у Господа для своей мятущейся и страдающей души. Она не была на причастии почти год. Ей стало стыдно и захотелось войти в каморку, опуститься на колени рядом с неизвестным ей человеком и сказать: «Прости меня, Господи».