«Варяг» не сдается - стр. 39
Извозчик откинул одеяло, под которым отлеживался в ожидании поезда. Посмотрел на фигуру, маячившую посреди перрона, на околоточного, который шел к той самой фигуре, и, сообразив, что трель предназначалась ему, дернул поводья, разбудив задремавшего мерина. Сани скрипнули и заныли, вдавливая молодой снег.
– Как звать-величать? – крикнул извозчик, на ходу выпрыгивая из саней.
– Катерина, – ежась от пронизывающего ветра, прошептала Катя.
– А по батюшке?
– Андреевна.
– А меня Кузьмичом кличут. Так и зови.
К ним подошел околоточный. Посмотрел на Катю, на чемоданы. Расправил усы и, откашлявшись, поинтересовался:
– Куда путь держите, барышня? Прошу прощения, имя-отчество ваше не ведаю.
– Екатерина Андреевна Слизнева, в девичестве Румянцева. А еду в Муромы.
– А не ваш ли это батюшка лет двадцать тому назад у нас в уезде дохтуром был?
– Он самый. – Катя улыбнулась.
– Так я знал его… Милейший был человек. Ты, Кузьмич, давай в лучшем виде доставь дочку Андрея Александровича, царство ему небесное, – околоточный перекрестился, глядя на расплывающийся в вечерних сумерках купол церкви. – Да не заморозь. Не видишь, барышня из Первопрестольной к нам пожаловала.
– Из Петербурга.
– Во! А ты говоришь, из Первопрестольной. Из самой столицы пожаловала. Ну, не буду мешать. – Полицейский отдал ей честь, развернулся и пошел к себе в каптерку, где его ждал обходчик и бутылка водки, настоянная на подмороженной рябине.
Погрузив поклажу и усадив Екатерину Андреевну в сани, Кузьмич накинул ей на плечи тулуп, на колени уложил фуфайку, поверх собольей шапочки повязал пуховый платок и все это укутал толстым пледом. Плед он натянул ей по самый подбородок и завязал его на спине узлом. Катя сразу преобразилась и из элегантной барышни, озябшей и дрожащей, превратилась в некую купчиху, едущую «на ночь глядя» то ли с ярмарки, то ли на ярмарку.
Кузьмич осмотрел ее со всех сторон и остался доволен.
– Вот теперь не замерзнешь.
– Мне дышать нечем, – пискнула Катя из-под груды одежек.
– А ты дыши через раз, воздух-то вон какой жгучий. – Кузьмич дыхнул, любуясь облаком пара, идущим изо рта. Проверил подпругу, потряс привязанные чемоданы и, подойдя к мерину, отколупал наледь, намерзшую на удилах. Все это он делал по-хозяйски, без всякой суеты и спешки.
– А до Муромов далеко?
– Так верст осьмнадцать отсель.
Три часа летом, а зимой? Если дорога укатана, то часа четыре понадобится, а если дороги нет… Можно вообще не доехать. Катя вздохнула: зимой, да еще ночью, да еще через лес… Так и замерзнуть можно, да и волки там не дремлют. Ей стало страшно.
– Может, нам лучше переночевать на станции?
– Вы, барышня, не волнуйтесь. В полночь уж там будем.
Все это время возле саней сидел огромный мохнатый пес, с интересом разглядывая, как хозяин кутает барышню в одежки, превращая ее из человека в толстый, неповоротливый куль. Пса звали Цыган, и был он при Кузьмиче вроде его собаки, он зевнул и щелкнул челюстью, на лету ловя падающие снежинки.
Кузьмич кивнул на Цыгана.
– Он у меня умный: ежели что – и хутор найдет, и людей приведет.
Пес словно понял, что говорят о нем, навострил уши и вильнул хвостом.
– Одна беда. Ленивый. Не хочет сам бегать, так и норовит на халявку проехать.
Будто в подтверждение его слов, Цыган прыгнул в сани, залез под плед, поудобней устраиваясь возле Катиных ног, чем вызвал ее улыбку. Кузьмич еще раз обошел сани, разглядывая их со всех сторон. Осмотром остался доволен. Перекрестился и взял в руки вожжи.