Варенье из падалицы - стр. 21
Соломон Давидович Екклесиаст.
История царства, выигранного в кости.
На ее голые плечи было накинуто что-то вроде серебряной сети, отчего она походила на пойманную рыбу с грузилами в ушах.
Поливальная машина задерживалась у каждого деревца, точно собачка, задирающая ножку.
Предместья кончились, и мы вступили в эпоху фанеростроя – в полуоседлую культуру садовых домиков и крошечных огородов.
Ступая по ласковой пыли.
Закатные краски быстро смещались вправо, пока не захлопнулись там, как в черном сундуке.
Пароход двигался в расставленные объятия порта с несколько надменной медлительностью, слегка приседая кормой – так танцуют провинциальные девушки, когда стремятся держаться чинно.
Фальшивая радость духовых оркестров.
Юнцы, уже научившиеся заглядывать женщинам в глаза.
Стойка бара в разноцветных бутылках напоминала алтарь дикарей, да и сами они в своих дикарских пестрых майках сидели тут же. Уши, шеи и руки туземок украшали блестящие побрякушки в таком количестве, что лет триста-четыреста назад за них можно было купить два Манхэттена.
Мир входящему. И исходящему.
По оркестровой яме валялись разбросанные бумажные листки, облепленные, как муравьями, нотами.
Впереди ехал маленький кривоногий автомобильчик.
Посреди планетария поводил круглой головою аппарат, похожий на исполинского механического муравья.
…Бродил по улицам со своей тоской, бережно прижимая ее к животу, как несут кислородную подушку.
1988
Дуракократия.
В ожидании начала по площади парами прохаживались милиционеры, как школьницы на перемене.
Живем тут, на выселках Вселенной…
Вся Москва провоняла дьявольскими французскими духами, появившимися минувшим летом. Теперь, на морозе, их запах сгустился и превратился в совершенный смрад.
Блондинка с душистой скукой сигаретки в пальцах.
В приемнике ворочался голос Армстронга.
Всякая новая подруга, поселившись у него, наутро принималась переставлять мебель. С той же закономерностью, как впущенная в дом кошка, напившись молока, начинает умываться.
Ребенок со всем миром на «ты». Даже со слоном.
Грустный как черепаха.
Мода совершила полный оборот и нечаянно воротилась к дореволюционным красавчикам с выстриженными по линейке усиками, в кургузых парусиновых пиджаках и полосатых брюках.
Зато у девиц появился одинаковый похотливый румянец на скулах.
Подул ветерок, и на ветках завертелась проворная листва.
По небу наплывали печальные, как тысячелетия, облака.
«Мама! Ты даже красивей, чем моя новая пожарная машина!»
Это у взрослых указательный палец. А у детей – вопросительный.
Настала летняя пора с выпуклыми девушками на улицах.
«Носорог». «Рогонос». А вы говорите, от перестановки не меняется!
От всякой женщины, разделившей его ложе, он требовал записать рецепт какого-нибудь супа, горячего или салата в специально заведенную толстую тетрадь. Рассчитывая в старости выпустить бестселлер: «Тысяча и одна ночь».
Они были все одинаковые, как пятирублевки.
Жених был до того элегантен, что казалось, невеста вышла под руку с официантом.
Зазвучала какая-то мрачная музыка.
Обувная швейная машина «Минерва».
У старухи был скверный характер, она вечно собачилась с соседями, а после запиралась в своей комнатушке и вытирала там пыль или переставляла цветы. Родных у нее не было, и только в старости жизнь улыбнулась: она сломала ногу. Тогда отыскался какой-то дальний племянник и стал ходить к ней в больницу, а когда выписали, то домой. Заезжал раза два-три в месяц, после работы. Старуха жаловалась соседкам, что навещает редко и приносит всякую ерунду, но уже не чувствовала себя такой одинокой, как прежде, и, чтобы не лишиться его, до самой смерти не расставалась с костылями, хотя кость давно срослась.