В заповедных и дремучих - стр. 3
Правы ли все из них и все ли бывали именно в ордовских землях- их совести дело, а соседи их записей тех по большей части не читывали и с ними общались, как между собой, с небольшими оговорками и особенностями… И был меж ними лад, и бывали войны, да обиды, всяко случалось… А только жить продолжали бок о бок, всё больше беря друг от дружки полезного.
В такую-то лесную деревеньку о чуть больше дюжины свежесрубленных домишек и доставили усталого Эмилио провожатые. Пуреш и Баюш задержались лишь на мгновение у дома старшины и повели чужака дальше, на постой определив в единственную старенькую пустую избушку. На вопрос же о том, когда можно будет идти дальше, парни пожали плечами, и заверили, что скоро, до зимы- наверняка, но жизнь его все эти дни будет не хуже, чем последнее время. Герой наш не то, что рад был такое услыхать, но малость всё же успокоился. В самом начале весны, стащивши с несущейся печи арканом, его забрали в полон на непонятном языке говорившие люди и держали несколько месяцев на воде и сухих лепешках, привязанным кожаными постромками к десятку таких же молодых бедолаг. С каждой стороны длинной жерди через одного пленники были еще и стреножены жёсткой веревкой. Тут уж не так и сложно жить не хуже, чем в полоне… К тому же, тем временем и хозяйка подоспела, захлопотала старушка, забегала. Понял Эмилио, что голодным его, по крайней мере, не оставят и волнения- тревоги отлетели прочь. Жить стало приятно. Ждать решения судьбы даже интересно. Он улыбнулся, и заснул.
Сновидения Емелины были безрадостны. Отчего-то вспомнилось позорное и тяжкое время после того, как мирных торговцев в мирное же время вблизи родных мест раздели, ограбили и определили на продажу. Хоть и плоха, тяжела и горестна потерями война, а и в её отсутствие не бывает полного и безраздельного счастья простому человеку. Успокоенные месяцами и годами покоя, ходили купчишки по ближним городам и землям бесстрашно, да расслабленно- беззаботно, охраной, почитай, пренебрегая. Кому-то беззаботность эта – лишний повод гордиться плодами собственной победы, а другим- соблазн лёгкой и немалой наживы. А уж дикая-то степь непредсказуемостью отличалась искони.
Снова и снова щерился пленникам в лицо холёный всадник, а они чуть не плача стояли, наклонив головы к длинной свежесваленной лесине. Каждый был привязан к ней жёсткой верёвкой, натирающей шею и принимающейся душить при любом движении. Вторая колодка, к коей у каждого второго с обоих сторон привязана была одна ноги, мешала идти и била по щиколоткам. Как бы пригодилось, как бы кстати пришлось щучье веленье, кабы Емелино хотенье не было забыто в пылу погони и пленения начисто. Только страх, досада и жалость к себе, непутёвому, щемила сердце. И снова, в бессчётный уже раз, переживая былое как наяву, шагал он во сне с новыми своими товарищами по неволе в неведомые земли чтобы сделаться чьим-то бессловесным рабом… … Холёный же юнец, кружа на поджаром черном коньке вокруг связанных в громадные сороконожки бедолаг, высокомерно диктовал что-то подручным, указывая перстнявым тонким пальцем на того, или иного из пленников. А те, знай, записывали на коже раскоряченными незнакомыми письменами, да перевязывали указанного от одной лесины к другой. Но «сороконожки» в ногу продолжали шагать по-прежнему безликими и унылыми верёвочными марионетками. День за днём, день за днём… Вёрсты и недели…