В той стране - стр. 17
Так они стоят, беседуют, потом расходятся. К вечеру, когда солнце сбавляет жар, выбирается из дома Афонина старуха. Она давно болеет ногами, ходит с батожком, но всякий день проверяет огородные дела, приказывая то да это.
– Агроном… Начальник… – посмеивается Афоня. – Именно так!
Старухе он не перечит и слушает ее, согласно кивая головой.
– Тут польешь, – указывает она. – А помидоры – лишь чуток, их дождь побанил, пусть спеют, к базару… Картошки можно пару ведер накопать, яблочков наберем.
Весь огород Афонина бабка осилить не может, присаживается, глядит…
– Поздние помидоры… – щучит она мужа. – Пасынки взялся обламывать, а аминю не дал, кинул посеред пути. Я вижу.
Афоня рядом стоит, не торопясь, прочищает мундштук. Голова его клонится виновато. Он не любит всяких прищипываний, пасынкований, обрезки да подрезки.
– Тама… – туманно разъясняет он. – Может, и не надо. Оно развивается, зеленое растение, имеет смысл. Нам, например, руку оторвать или ногу. Не понравится.
Старуха осуждающе качает головой, взгляд ее переходит на клубничную гряду и настораживается.
– Либо мокруша появилась. Ныне же прополи.
С некоторых пор одолевает нас эта плетучая, сроду небывалая травка. Она гнездится по влажным теневым местам: меж картофельных рядов, в густом щавеле, в клубнике. Раньше ее не было. Теперь, чуть недогляди, она зеленой пеной все кроет и душит.
– Я прополол, – говорит Афоня, – но с краешку оставил чуток для погляду. Она тоже полезная.
– Для какой беды? Чего она лечит?
В таких делах врать Афоня не привык, а книжка об этой траве молчит.
– От чего, я пока не знаю, – честно признается он. – Но обязательно в ней польза какая-то есть, я чую.
– Выдери, – решает жена. – Потом не совладаем.
– Выдери… Тебе бы все драть. Толстушку тоже хотела драть. Поганая… Посеки… А оно видишь…
Был такой случай: в огороде, там и здесь, объявилась трава с сочными листиками и мясистым ползучим стеблем. Трава была приглядная и Афоне понравилась, хотя в книге лечебных растений не оказалась. Бабка приказывала: «Секи ее!» Афоня не решался. Уж очень хороша была трава: листья, словно оладушки, толсты, маслянисты. Назвал он ее толстушкой.
Наехали как-то грузины ли, армяне, словом, кавказский народ. Они всякий год скупают по дворам еще зеленые абрикосы, увозя их на север, для продажи. Приехали кавказские люди, увидели толстушку, заохали и принялись ее набирать, расхваливая на все лады.
Потом Афоня корил старуху, соседям рассказывал:
– Посеки, говорит, поганая… В книге, мол, нет. Мало чего в книгу не уместилось. Вон как ее грузины хватали. Её в мясо кладут, в рыбу, на зиму бочками солят и на базарах по дорогой цене продают. А она – посеки…
Было такое. Но теперь Афонина хозяйка, старых уроков не помня, приказывает:
– Убери, а то я… – и смолкает.
От бани, от места, где сидит она на теплом, солнцем нагретом чурбаке, тянутся картофельные ряды вдаль, по левую руку яблони стоят, за ними плетутся арбузы, дыни, фасоль цветет, по краю – виноград, дальше – абрикосовые деревья, смородина да малина – много всего. А ноги не ходят… Все в мужниной воле, в его руках. Он стоит рядом, вроде крепкий еще. Но до поры. Весною рыл землю и упал. Еле дополз. На погляд крепкий, но тоже отмерен век. Когда-нибудь ткнется в землю – и все… Как ему помочь, если сама ходить не в силах.