В тени веков. Погребённые тайны. Том II - стр. 47

– Это точно. Не зря ее портретов никогда не вывешивали и тем более не выбили… кхм… ее «лицо» на Вековой Стене вокруг замка.

– Да есть оно там, только его пришлось закрыть королевским стягом, сам потом можешь убедиться, если не веришь. Да и вообще, ерунда вся эта мазня краской и каменные лики, увидеть ее воочию – вот где страх. Если бы моя дочь родилась такой, я бы ее собственноручно утопил в ту же секунду.

– Я однажды видел ее собственными глазами вживую – уродливее бабища ни разу не встречал. Вот клянусь всеми богами и пусть у меня язык отсохнет, если вру.

Чуть подальше от сцены, на краю ряда и ближе к стене, сидели трое мужиков в простецкой чернорабочей одежде, и бурно обсуждали престраннейшую, но любопытную тему. Илилла прислушалась, и с каждым словом ей с трудом верилось, что все услышанное о королеве – правда. Как и о короле.

– Да где ты ее мог видеть, дурак, она же из замка не выходит? Нужен ты ей, как же.

– Можешь вырвать мне глаза, если они обманули меня. Она приходила как-то в нашу кузню, ее еще сопровождала целая куча солдат и личных помощниц.

– Да иди ты ко всем проклятым! Что ей понадобилось в вашей кузне, если есть королевская, и там куют железо не безрукие всякие вроде тебя.

– А мне почем знать, что ей надо было, она разговаривала с хозяином, я только мельком видел ее. Все сначала подумали, что она по чью-то душу пришла, но обошлось. Помните, как весь город только и говорил о пропаже писаря, который составлял для королевы личный архив? Видать, что-то ей пришлось не по нраву, ведь беднягу больше не видели как раз после последнего его визита во дворец. А сироты из «Матушки Сулны»? Их не меньше десятка исчезло неизвестно куда, а ведь этот приют содержит лично королева, и она же отдавала приказ его построить. Вот могу дать руку на отсечение, эта Безднова зараза стоит за пропажей людей.

– Лучше помалкивать об этом, я как-то не хочу, чтобы за мной однажды явились, – один из мужиков вжал голову в плечи и испуганно бросил взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, пока не встретился с пронзительными глазами Или, которая продолжала слушать компанию.

Дернувшись от внезапного взгляда, чернорабочий тут же отвернулся и пихнул локтем одного из товарищей. Тот уже хотел было возмутиться, успев нахмуриться и открыть рот, и неизвестно, сколько бы троица успела наговорить, но громкий голос вновь показавшегося шута заставил замолчать всех и снова обратить внимание на сцену. Потасканная тяжелая ткань в очередной раз раздвинулась, являя зрителям новую картину: наспех нарисованные на сколоченных старых досках фрагменты улиц Шадиона, стены дворца и сам дворец тоже. И среди этого из края в край расхаживала стража, наряженная и разукрашенная почище любого балаганного дурака или же какой-нибудь «торговки красотой». Однако наемницу почти не смотрела на подмостки – ее не отпускала вереница мыслей, которая точно крепко скрученный жгут опутала сознание, стягивала его и жгло. Услышанное с трудом переваривалось, но все же закралось крамольное «быть может, столица-то не столь чиста, как всех убеждают?»

С детства Мелон слышала только хвалебные и славные речи о Шадионе и обо всех коронованных династиях, что когда-то гордо и по праву занимали престол, да и о тех, кто правил континентом, когда ей самой было всего десять. А в те годы корона украшала голову Брунгарда Храброго, достойного мужа, опытного воина и справедливого правителя. О его супруге, Лорнее Ревентской, тоже ходила только добрая молва, и, если верить историям и хроникам, оба нередко выходили в люди и устраивали публичные встречи, на которые пускали каждого. Увы, но так случилось, что боги так не послали далеко немолодому Брунгарду и быстро увядающей Лорнее детей, как бы они не молили о наследниках; время шло и прямой род этого короля угас. Но как бывает в жизни, скорбь по невозможности продлить собственную династию, сохранить часть себя и всех предков в будущих поколениях, накрыла серым саваном лишь короля и королеву. Для прочих же не имело значения, будут ли у тех потомки или нет, хоть люди в голос твердили совсем другое. И никому не было дела до дворцовых свар и дележки престола, простолюдины плевали, кто после сядет на трон. Их беспокоило лишь одно: чтобы на нем не оказался какой-нибудь самодур или безумный убийца, ведь прошлое знавало и таких людей, которые несли лишь смерть и разруху, пожирая саму жизнь. Однако, ко всеобщему счастью, среди ближайших родственников короля усердно изучающие и ведущие записи о высших родословных писари не обнаружили ни одного сумасшедшего или одержимого чужой кровью. После недолгих разбирательств власть перешла в руки к единственному живому и возможному наследнику – кузену Брунгарда, Палгриму Тандари. Так вышло, что сам Брунгард не сказал свое последнее слово, не назвал приемника – не успел или не пожелал, – и совету из старцев и приближенных пришлось решать столь острый вопрос лично. Будь кузен мертв, как и прочие мужчины их знатного дома, то власть перешла бы к одной из сестер покойного короля. Но этому не суждено было случиться, и Палгриму выпала огромная честь, а вместе с ней и великий дог и тяжелая ноша, облаченная в огромную ответственность перед континентом и народом. И он справлялся со своим бременем успешно вот уже несколько лет. За это время Тандари совершил немало поездок в разные части Кордея, его хорошо знали в лицо, чего нельзя сказать о его супруге. И действительно, почти никто толком не знал, какова нынешняя королева на лицо, откуда она и кто вообще такая. Даже имя законной жены короля редко где звучало. Ходили только какие-то туманные слухи, беспочвенные домыслы по поводу ее внешности и происхождения. Кто-то болтал, что у нее вовсе нет лица, как у безликих призраков, снующих среди раскаленных песков Крайних Пределов далеко на юге; другие же говорили, что она самая что ни на есть обыкновенная. Но находились и такие, как те трое, кто заявлял, что королева безобразна до невозможного, приписывали разные уродства и изъяны, ни разу ее не видя при этом. Естественно, досужие толки и плотная завеса таинственности, скрывавшая королеву, порождали такие сплетни, как то, что она и не человек совсем.