В сумерках. Книга первая - стр. 44
Произнося «чувства», учительница прикладывала к животу ладонь.
– И не забывайте, что вы вступаете в год пятидесятилетия пионерской организации, – простонала учительница. – У вас особые обстоятельства. Уросов, к доске. Садись, Меркушева. Уросов, давай с выражением.
Правильное выражение Тома вырабатывала несколько дней. Вместе с выражением приходили чувства, какие положено испытывать пионеру, будущему комсомольцу, в момент обретения красного галстука, и тем более, когда сам Ленин в свой день рождения, да в год пятидесятилетия… Она прикладывала к животу ладонь, чтобы ощутить наполнение себя чувством.
По всей стране дети одновременно вступали и клялись жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия. Ленин, лежа в мавзолее на Красной площади, слышал каждого и представлялся Томе чем-то вроде Деда Мороза, который тоже успевал ко всем одновременно в ограниченный отрезок времени. Ленин казался реальнее сказочного деда хотя бы потому, что умер и лежит в известном всем месте.
К десяти годам любая девочка уже знала о магическом значении всяческих дат. Спальный микрорайон, в котором поселились Меркушевы, назывался Юбилейным, в каждом городе страны имелся такой микрорайон, посвященный пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции. В копилке у Томы лежали подаренные дедушкой и бабушкой рубли, выпущенные в год столетия Ленина. Школа, в которой Тома училась, носила имя Юрия Гагарина, потому что сдана в эксплуатацию в год десятилетия полета первого человека в космос. И наконец, ей самой выпала высокая честь вступить в пионеры в непростое время, в год пятидесятилетия Пионерии. Читая дома перед открытым шифоньером – на внутренней стороне дверцы в рост человека зеркало – пионерскую клятву, Тома ощущала, как накатывает на нее осознание важности происходящего. Брови под густой русой челкой приподнимались, над переносицей собирались морщинки, ноздри, и без того крупные, расширялись, чтобы втянуть воздух, а губы, наоборот, будто скатывались внутрь, плотно закрывая довольно большой рот. Доведя себя до исступления, Тома, наконец, выдыхала. Оставалась, правда, некоторая незавершенность в ощущениях, что, впрочем, не помешало ей в тот самый торжественный день прийти домой в расстегнутом пальто с трепещущим на ветру красным галстуком. Все девочки в ее классе так сделали, изображая гордость от высокой чести стать пионеркой. Когда в октябрята принимали, тоже все должны были испытать какое-то общее чувство причастности. У большинства получалось, а неудачники скрывали свою несостоятельность за тщательным исполнением ритуала. Осознанное стремление быть КАК ВСЕ крепло в каждом по мере взросления, благодаря регулярным практическим занятиям.
Бороться за дело партии Тома не стала – случай не представился, законы пионеров кое-как выполняла, зато горячо любила Родину. И, по большому счету, этого было достаточно. Взаимностью Родина отвечала скупо, без ласки. Так ведь Родина – мать, а мать, как известно, не выбирают.
Глава седьмая. За что темчане любили свою Родину
До перестройки в провинциальном городе Темь не останавливались поезда международного сообщения. Тут и сообщения-то, по большому счету, не было. Пекинский экспресс-фантом проскальзывал с опущенными шторами по самым дальним путям железнодорожного узла. Два раза в неделю проходил туда-обратно скорый в Улан-Удэ, тоже ночью. Местные считали его монгольским поездом. При ближайшем рассмотрении оказалось, Улан-Удэ – город тоже вполне советский, а столица Монголии – Улан-Батор, и туда ходил другой поезд, как раз попеременно с пекинским. Впрочем, темчане в сторону Востока никогда особо-то и не смотрели. Они ориентировались на Запад. Предпочтение вполне объяснимое. На юго-западе все-таки Черноморское побережье с Кавказским хребтом и минеральными водами, чуть дальше – Крым. Трое суток в плацкарте – и вот она, благодать!