В споре с Толстым. На весах жизни - стр. 44

буддизма». Таким образом, Толстой чувствовал и признавал разницу между поэтической фантазией Сиддарты и тем, как поэтическая фантазия эта преломилась в делах, опыте, мыслях и настроениях живого человечества. Он-то сам стоял за первоосновную интерпретацию буддийского учения (занявшую, между прочим, столь важное место в воззрениях близкого ему по духу Шопенгауэра), – меня же интересует судьба этого учения и то, что осталось от него сегодня.

Знатоки Востока (цитирую здесь отчасти одну журнальную статью) свидетельствуют, что, распространяясь с юга, буддийское учение испытало, на протяжении столетий, огромные изменения. Его «Библия» превратилась постепенно в собрание пяти тысяч разных писаний. Из этого многообразия мыслей и толкований выделяются, как основные ветви, две категории буддийского учения, а именно: учение о «Малом Судне», которое удержалось на юге и служит выражением пессимистического миросозерцания, и учение о «Большом Судне», как оно привилось на севере и прежде всего в Японии (хотя также и здесь – в форме различных течений). Это последнее учение, в отличие от первого, характеризуется его позитивной, жизнеутверждающей тенденцией. Оно рассматривает мир как воплощение истины, отрицает область потустороннего и готовит человека, путем прохождения им обычной жизненной дороги здесь, на земле, к возвышению до «Будды», до Пробудившегося и Просвещенного.

В то время как учение о «Малом Судне» отдает предпочтение «бегству от мира» и отшельничеству, запутывается во взаимно-противоречивых формулах и в области этики исчерпывается, в сущности, бесчисленными предписаниями своего катехизиса все на одну и ту же тему «не делай того-то и того-то», – учение о «Большом Судне» выдвигает перед человеком задачи жизненно-практического содержания и подчеркивает значение ценностей общественного порядка.

Правда, в Японии церковное учение буддизма, принимающее явно выраженный националистический характер, идет слишком далеко навстречу требованиям государства, оправдывая, между прочим, и войну, но тут его предписания не могут считаться имеющими общий характер, поскольку именно в областях политической и социальной всегда возможны разнообразные и далеко идущие реформы. Зерну индивидуального человеческого сознания, всегда вырастающего и развивающегося на основе духовно-материального единства нашей природы, так или иначе, более соответствует буддийское учение о Большом, чем о Малом, Судне. Учение о Большом Судне – для всех, а, значит, и для человека вообще; учение о Малом Судне (в смысле учения о самоотречении) – для одиночек, представляющих в человеческом обществе всегда своеобразные, иногда привлекательные (Будда, Христос, Франциск Ассизский, Толстой), а иногда и отталкивающие (Диоген, Игнатий Лойола, Торквемада, архимандрит Фотий, Чертков) исключения.

Молодость (когда и дух, и тело в силе) и старость (когда тело отмирает постепенно) – два совершенно разные состояния, и потому и относиться к ним нужно по-разному. Что годится для старости, то не годится для юности. И наоборот. И странно было бы предписывать обоим возрастам одни и те же законы.

Лев Николаевич никак не хотел признавать, что у каждого возраста есть своя задача и что нельзя предлагать юноше путь, пригодный разве что только для старика. Недавно я опять вспомнил об этом при чтении (по-чешски) грандиозной китайской эпопеи XIII столетия «Приключения водных берегов»