В ритме сердца - стр. 46
– Я тоже много чего не хочу, Остин, но есть такое слово «надо», – ровно отвечает она и тянется к зловонной банке в моих руках.
– Не трогай, я сам! – открываю крышку и еле сдерживаю слёзы от едкой вони.
Вот оно – лучшее лекарство. Не только от ран и ушибов, но и от каменного стояка и ото всех ненужных мыслей.
– Раскрой ладони, – требую я, пытаясь не дышать, и Никс сразу же выполняет.
Медленно, стараясь не причинять лишней боли, я покрываю мазью порезы на её руках, обильно смазывая места, где полностью стёрта кожа.
Сколько раз за долгие годы нашей дружбы я точно так же смазывал её синяки, царапины и другие побои? Не сосчитать! Но почему-то сейчас я чувствую себя будто не в своей тарелке, словно делаю это в первый раз с совершенно другой Николиной, которую совсем не знаю.
– Очень больно? – спрашиваю, заметив, как она сильно покусывает губы.
– Нет. Всё могло быть гораздо хуже, – тихо отвечает, вынуждая сердце встревоженно ускорить темп.
– Никс, прошу тебя, будь осторожней, – прочищаю горло, пытаясь подобрать нужные слова. – Ты права, возможно, я не совсем осознаю, что ты уже выросла и можешь сама за себя постоять, но это не изменит того факта, что я никогда не перестану за тебя волноваться.
Она тяжело вздыхает, обдавая меня ягодным ароматом пирога. Он не только исходит от её сладкого дыхания, но и успел пропитать всю её одежду и волосы. Такие нежные, точно шёлк, волосы, словно созданные, чтобы в них зарыться носом и бесконечно наслаждаться их особенным запахом.
Сколько раз я и это делал? Вдыхал его, пока распутывал густые пряди, которые она постоянно умудрялась испачкать чем-то липким? Просыпался утром, усыпанный облаком её белокурых волос, когда Никс оставалась у нас на ночь после очередной ссоры с Филиппом? Целовал в макушку? Обнимал? Прижимал к себе, когда успокаивал?
И почему я всё равно не помню её запаха? Точнее, не того, что она источает сейчас. Не родной запах моей маленькой девочки-загадки. Совсем другой. Незнакомый. Но до безумия приятный. Стирающий из мозга тот исходный файл, что всегда позволял мне видеть в ней младшую сестру.
– Николина… Ты прости меня за… ну, за то, что я был так резок на кухне, – неохотно завожу волнующую меня тему.
– А ты был резок? – испытывающий взор синих глаз, подобно клинку, рассекает воздух и меня вместе с ним.
– А разве не был?
– Я бы сказала, ты скорее был слегка… возбуждён.
Мне кажется, никогда в жизни я не испытывал такого жгучего стыда. Я с каждой пройденной секундой всё больше ощущаю, как предательски сгорает кожа моего лица, и даже представлять не хочется, какого оно цвета.
И почему я наивно надеялся, что она могла не заметить?
Затаив дыхание, Никс ждёт объяснений, а у меня все слова перемешиваются в кашу и наглухо застревают в горле.
– Э-э-э… – пытаюсь прокашляться в надежде облегчить себе задачу. – Не знаю, что на меня нашло, Никс, не знаю, что даже сказать… – Прекрасное начало. – Мне так стыдно, я совсем не хотел…
– А мне показалось, что очень даже хотел, – сдержанным голосом перебивает Никс, чем лишь усиливает мою нервозность.
Как она это сейчас делает? Так умело скрывает эмоции. И я не про ту «невидимую стену», что мне никак не удаётся пробить, а про то, как ни один мускул на нежном лице не выдаёт её состояния, а ровная интонация голоса вынуждает лихорадочно гадать. Она злится? Поражается? Втихаря смеётся надо мной? Или обижается? А может, ей так же неловко, как и мне?