В гостях у турок. Под южными небесами - стр. 73

Глафира Семеновна следовала сзади, чуть не плача, и бормотала по адресу мужа:

– Пьяный безобразник! Серый мужик! Бахвал бесстыдный!

Николай Иванович, слыша эти слова, оборачивался к ней и говорил заплетающимся языком:

– Пусть прокурор посадит меня в кутузку, если я пьяный безобразник! Пусть! А если он не сажает, то, стало быть, он очень хорошо понимает, что это не безобразие, а славянское единство. Прокурор! Степан Мефодьич! Ведь это славянское единство? Правильно я? – приставал он к прокурору.

– Идемте, идемте… Поезд из Вены в Константинополь прибыл уже, и надо садиться, а то опоздаем! – торопил его прокурор.

– Нет, я желаю знать мнение прокурора – славянское это единство или безобразие? Прокурор! Душка, скажи! – допытывался у прокурора Николай Иванович и воскликнул: – Чувствую полное радушие славянской души и хочу обнять всех братьев, а она: пьяное безобразие!

Поезд действительно уже пришел из Вены и минут через десять должен был отправиться в Константинополь, так что супруги и прокурор еле успели с помощью проводника из гостиницы купить билеты, сдать свой багаж и поместиться в купе. Николай Иванович опять стал «серебрить» бараньи шапки, принесшие в купе подушки и саки. Опять приветствия: «благодары» и «останете с здравие». Проводнику за его двухдневную службу Николай Иванович дал две большие серебряные монеты по пяти левов и сказал:

– Вот тебе, братушка, на ракию и ребятишкам на молочишко! Не поминай лихом славянина с берегов Невы и помни, какой такой русский человек Николай Иванов сын Иванов!

Проводник так ему поклонился в благодарность, что хлопнул картузом с надписью «Метрополь» по полу вагона и произнес, весь сияя:

– Прощайте, экселенц! Прощайте, ваше высокопревосходительство!

Поезд тронулся.

– Стой! Стой! – закричал Николай Иванович. – Что ж мы газеты-то хотели купить, где про меня напечатано!

И он даже вскочил с места, чтоб бежать из вагона, но прокурор схватил его за руку и остановил.

– Куплены, – сказал он, доставая из кармана газеты. – Я купил.

– А ну-ка, прочти и переведи. Ведь по-болгарски-то мы, хоть и два пенсне на нос взденем, все равно ничего не поймем, хоть и русскими буквами писано.

Прокурор развернул одну газету и стал пробегать ее.

– Есть, – сказал он. – Действительно, пишут про вас, что вы дипломатический агент, отправляющийся в Константинополь в русскую миссию с каким-то поручением. Затем сказано, что на предложенный вам вопрос, с каким именно поручением, вы отказались приподнять завесу.

– Да, отказался. С какой же кстати я буду отвечать, если я ничего не знаю!.. – бормотал Николай Иванович. – Решительно ничего не знаю.

– Далее сказано, что вы с особенным восторгом отнеслись к нынешнему повороту в Болгарии ко всему русскому, – продолжал прокурор.

– А про самовары ничего не сказано?

– Есть, есть. Сказано. Напечатано, что вы высказывали удивление, отчего в болгарских гостиницах не распространен самовар.

– Ловко! Вот это хорошо, что сказано. Одобряю… В самом деле, какое же это славянское единство, если без русского самовара! Глаша! Слышишь? Вот как о нас! Знай наших! Об нас даже в газетах напечатано! – обратился Николай Иванович к жене и хлопнул ее ладонью по плечу.

Глафира Семеновна сидела надувшись и чуть не плакала.

– Оставь, пожалуйста! Что за мужицкое обращение! Хоть господина-то прокурора постыдился бы, – проговорила она, отвернулась и стала смотреть в окно.