В гостях у Папского Престола - стр. 5
–Ой, шо ж це робиться? Як же можна таке робити з дитиною? Я от вiзьму хворостuну та й поб’ю цих байстрюкiв, Миколу та Опанаса, – причитала она, приводя меня в порядок. А я, попадая в ее заботливые руки, засыпал на ходу, не в силах вымолвить и слова. Она защищала меня и от Ахметки, втолковывая этому «басурману», что с «дuтuною» так обращаться нельзя. На что тот гордо отвечал, что я не «дuтuна», а будущий воин, который должен уметь все, и не женское это дело – указывать мужчине, что ему делать. Отец, слушая эту перепалку, усмехался в усы, а братья тихонько хихикали в стороне. Им доставалось меньше, так как система воспитания, апробированная на них, была усовершенствована отцом и в полной мере проверена на мне. Я мужественно держался, лишь изредка позволяя себе всплакнуть в материнский подол, так как считал, что слезы – это проявление слабости мужчины.
Моя мать, урожденная дворянка, происходила из знатного литовского рода Литвинов, проявивших себя с самой лучшей стороны на государственной и военной службе во времена Великого княжества Литовского. Как отец смог жениться на ней, я не знаю, но родственники по материнской линии почти не общались с нами. Для матери это, конечно, было очень тяжело, и она, естественно, переживала. Тем не менее, я помню, что, когда я был маленьким, мы с ней ездили во Львов, где жили в очень большом и красивом доме, а меня держала на руках пожилая женщина, наверное, бабушка, которая говорила:
–Анна, как он похож на тебя, а ты ведь копия отец, – и гладила меня по головке. А затем, подняв руки, сняла со своей шеи золотую цепочку, на которой висел маленький золотой щит, и повесила мне его на шею.
–Это герб нашего древнего рода, пусть он всегда будет с тобой и охраняет тебя. По традиции он переходит к самому младшему в нашей семье, а самый маленький – это ты. Береги его, он откроет тебе любые двери и в дома, и в людские сердца. Хоть дед и ерепенится, но ты наша кровь и наша надежда, поэтому эта семейная реликвия теперь принадлежит тебе. Запомни этот день, малыш. Ты теперь не просто казак, ты теперь дворянин, шляхтич, представитель и наследник знатного рода. Я чувствую, что именно тебе суждено возродить его былое величие.
И она, поцеловав меня, со слезами на глазах передала служанке, которая отнесла меня в комнату, где было много всяких игрушек. Там находились какие-то дети, которые сначала настороженно отнеслись ко мне, но затем постепенно мы нашли общий язык и стали играть вместе. Как оказалось потом, это были мои кузены и кузины.
На следующий день после завтрака, вместо детской комнаты меня повели по большой мраморной лестнице на второй этаж. Слуга, сопровождавший меня, остановился перед большой красивой дверью и, постучав в нее, ввел меня в комнату. Это оказался кабинет. В углу, возле окна, стоял письменный стол, за которым сидел седой человек с отвисшими усами. Слуга поставил меня напротив него и по сигналу седого вышел. Я оказался напротив окна, и свет от него падал мне в лицо, не давая возможности более детально рассмотреть сидевшего человека. Недовольный этим, я спокойно перешел в левую сторону и приблизился к столу, с любопытством поглядывая на сидящего. Тот строго рассматривал меня, словно искал что-то в моем лице очень важное для себя. Пауза затягивалась, и я, успев уже рассмотреть все, что меня заинтересовало в этой комнате, тоже стал смотреть на седого, не понимая, зачем я ему нужен. Вскоре мои мысли переключились на детскую комнату, где уже играли дети, а я должен был стоять тут, неизвестно для чего. Расстроившись от этого, я стал с вызовом смотреть на господина, не отводя взгляда от его лица. Наконец наши взгляды встретились, и он сердито посмотрел в мои глаза. Очевидно, он обладал большой властью, поэтому люди боялись его взгляда, который говорил о многом. Однако я тоже был не робкого десятка. Мы с братьями любили игру «кто кого пересмотрит», не моргнув ни разу, и я всегда выходил победителем. Здесь было посложнее. Если там был дружеский взгляд, то здесь он был тяжелым и колючим, который, казалось, говорил: «Кто ты такой?». Мне это начало надоедать, и я, призвав к себе все свои способности, молча смотрел в глаза усатого дядьки, все более наливаясь злостью. Наконец его глаза моргнули, и он, хмыкнув в усы, встал из-за стола и подошел ко мне. Взяв меня за плечи, он повертел меня в разные стороны, рассматривая поближе, затем чуть – чуть приподнял, словно взвешивая, потом поставил на место и в задумчивости произнес: «Да, чувствуется порода». После этого он снова сел за стол и откинулся в кресле в глубокой задумчивости. Очнувшись от одолевших его мыслей, он приподнял серебряный колокольчик и позвонил. Вошедший слуга отвел меня в детскую комнату, где уже вовсю шла детская кутерьма, в которую с большим удовольствием подключился и я.