В городе на краю легенд - стр. 30

Вайолка хотела было предложить помощь, но смолчала. Вид у Флори был вполне себе довольный, а бабы родами умирают часто. Это в любом городе или поселении скажут. И дети их умирают ещё чаще, поэтому Вайолка в глубине души травницу понимала.

Красота и молодость не вечны, а дитя — это тот, кто будет жить за вас обоих. В тепле и сытости, как у странного князя. Среди себе подобных.

— На вот, — продолжила Флоря, убрав травы со стола, бережно завернув их в вышитое особыми знаками полотенце. И тут же достала из сундука мягкий тюк, протянула Вайолке. — Чистое надень, моё, будет как раз, а мне всё одно уже мало, а то так и застудиться можно. И помни, что сказала: сюда больше ни ногой, иначе живой не вернёшься.

***

Стево

В доме деда Янко нынче было светло от пяти ламп: четверо, не считая лампад, расставлены по углам, пятая стояла на крепком табурете возле кровати. И ставни всё так же оставались прикрытыми.

— Говорил им, чтобы убирались ночью и отрока оставили, не захотели они, — тут дед, сидевший на постели, на которой с перевязанной головой, бредил Петру, стукнул концом посоха по полу. — Вот теперь все сгинете зазря.

Стево не робел, а Вэли за его спиной, взятый для подмоги, закряхтел и хмыкнул. В таком месте оробеешь, даже если маг! В воздухе пахло какими-то горькими травами, Стево был не силён в той магии, но уважал любое ремесло. Раз хотят вылечить, значит, такое возможно, иначе бы силы не тратили.

И средства. Деньги, силы, знания — таким ради чужака не разбрасываются.

— Он встанет?

Подошёл ближе и заглянул в лицо отрока. Петру лежал с закрытыми глазами, вздрагивал, а губы бормотали бессмыслицу про Чёрного пожилого человека. Он протягивает руку Петру и зовёт с собой.

— Дело плохо, слышишь же! — отозвался дед Янко и протяжно вздохнул. От окна потянуло сыростью, и слепец забился в дальний угол, делая охранные знаки и бормоча молитвы вперемежку с закличами для доброго домашнего духа: сохрани, мол, не дай домашнее тепло выветрить, стылому разгулью занять его место.

Вэли отошёл в тот же угол и сел на лавку рядом со слепцом. Наверное, хотел усилить его закличи, чтобы сырец не проник в светлицу, не сделал всех сидящих в ней обречёнными на хворь.

— Баубау стоит под окнами, ждёт его, — дед Янко повернул лицо к Стево и посмотрел снизу вверх, но сурово: сам виноват. Вот что говорил этот взгляд из-под насупленных бровей. — Он сирот уводит, умерших до срока.

— Петру не сирота, — возразил Стево, чтобы протолкнуть в горле ком, мешавший дышать. Видел в монастыре, как люди отходят: если примирились со смертью, то тихо, а коли она внезапно подкралась и дала обухом по голове, стало быть, мечутся, ищут во Тьме дорогу назад, да Стражи Пути не позволят.

Вступил на широкую, вымощенную красным кирпичом дорогу, идти можно только вперёд. И лунный свет тебе в помощь, и те, кто встретятся на Пути. Оглядываться нельзя, да и смыслу нет: исчезает дорога за твоей спиной.

— Почём знаешь-то? Может, уже и сирота или при живых родителях остался ненужным, как вон мой Нелу. Всех их Баубау по Пути провожает, жалеет, говорят, руки не выпускает, убаюкивает сказками о доме, где каждый друг другу дорог, да и правильно. Не было тепла на этом свете, пусть на том будет.

Дед Ярко опёрся о свой посох, будто ноги слабели, и протяжно вздохнул.