Узник в маске - стр. 28
– Зато она поразительно красива! – заметила Сильви.
– До сих пор? Раньше она действительно была хороша. В ее романах можно было запутаться. Скажем, тот, с реймским архиепископом: то-то все разводили руками! Хорош пример для девушек из свиты королевы…
С наступлением темноты город запылал огнями. Во всех окнах стояли зажженные подсвечники, над всеми дверями зажглись фонари, сотни рук высоко несли факелы, в небо взмывали фейерверки. В десять часов вечера в город въехала королевская карета в сопровождении нескончаемой конной кавалькады – всех придворных короля. Месье скакал у правой дверцы, Мадемуазель – у левой. В глубине кареты сидела инфанта, «вся в серебре и злате». Она усиленно выгибала спину, стараясь походить на мадонну с соборной иконы. Толпы приветствовали ее радостными возгласами, она в ответ робко водила рукой и, как продолжают хроникеры, «улыбалась улыбкой неуверенности», совершенно не соответствовавшей энтузиазму, который вызывала у желающих видеть ее людей.
При приближении кареты к дому королевы-матери, где Марии-Терезии предстояло провести первую свою ночь на земле Франции, дамы ее будущей свиты дружно бросились к окнам, махая платочками. Среди мушкетеров эскорта Сильви узнала Сен-Мара, а в толпе разглядела Персеваля, который с наслаждением уподоблялся окружающим его зевакам.
Наконец инфанта, подав руку Анне Австрийской, вошла в безмолвные покои, предоставленные ей на совсем короткий отрезок времени. Вблизи было заметно, что она много плакала, хотя сейчас старалась не ударить в грязь лицом.
При виде этого безутешного дитяти в тяжелом атласном платье, расшитом золотом, которое служило ей не столько украшением, сколько каркасом, без которого она не устояла бы на ногах, Сильви испытала приступ жалости и симпатии. На нежном личике инфанты была запечатлена безбрежная покорность судьбе. Королева-мать занялась тем временем представлением: первой была названа суперинтендантка, второй – главная фрейлина. Наконец Анна Австрийская произнесла по-испански:
– Герцогиня де Фонсом! Вы с ней подружитесь, моя девочка. Это она обучила короля игре на гитаре, и теперь он отменно владеет этим инструментом. Она служит нашей короне с пятнадцатилетнего возраста, отличается прямотой и решительностью. К тому же прекрасно говорит на нашем языке…
Нежные голубые глаза инфанты, до того такие грустные, радостно вспыхнули. Выслушав протокольное приветствие, которое Сильви произнесла на безупречном кастильском языке, девушка ответила, что искренне надеется на дружеские и доверительные отношения с герцогиней.
Когда же дело дошло до представления прочих дам, выяснилось невероятное: дочь француженки не говорила на языке своей матери! Увы, никто при французском дворе, за исключением королевы-матери, мадам де Мотвиль, самой Сильви и, к счастью, короля, не владел благородным наречием Сида.
«Что ж, – подумала Сильви, ничуть не обескураженная, – надо будет заняться ее обучением».
Тем временем Марию-Терезию ввели в спальню, где уже хозяйничала ее испанская камеристка, смуглая высохшая Молина, а также дочь Молины и устрашающая карлица в невероятном одеянии, откликавшаяся на имя «Чика» и жестоко трепавшая все, что попадало ей в руки. Инфанте требовался покой; пока Молина осматривала сундуки, прибывшие из Испании, француженки смогли освободить девушку от ее бесчисленных юбок и тяжелого головного убора с перьями. Без всей этой сбруи инфанта оказалась гибкой и изящной, достойной всяческого восхищения обладательницей прекрасных, от природы вьющихся светлых волос.