Утро Московии - стр. 18
– Чего стали? – Стрелец с опаской посмотрел вдоль берега и заторопил кузнеца к воеводскому дому.
– Филька, скажи: дурна́ мне ждать? Откройся! Или ты забыл добро? Не я ли тебе наконечники ковал? Не моей ли работы кольчуга у тебя на стене висит?
– Стрелы, кольчуга теперь не в чести, вон московские щеголи смеются над нашим оружием.
– А шлем-шишак не моей ли работы? А алебарда твоя? А? Кто ее делал?
Ждан Иваныч остановился, решительно повернулся к стрельцу и, ни шагу не отступя, глядел на него сверху.
– Филька, запрашивай любой посул, только откройся.
– Два наконечника к копьям! – выложил условие стрелец.
– Сделаю. Говори!
– Побожись!
– Вот те крест святой!
Филька зверьком прищурился, зыркнул по сторонам и, поднявшись на носки, просипел в ухо кузнеца:
– Иноземный гость с утреннего корабля к воеводе пожаловал. Прямо поутру.
– Ну?
– Чего – ну? Надобность какая-то в тебе сделалась.
– К добру иль худу, как мыслишь?
– Неведомо… – покривился стрелец.
– Может, какое сыскное дело учинить вознамерились, так я не грешен ни в чем, хоть распни.
– Неведомо, какое дело, только слов поносных говорено про тебя не было. А фряга-то через толмача все про царя-батюшку, Михаила Федоровича, поминал.
– Ну? – совсем расстроился старик.
– Ну а тут-то я как раз и послан был. Воевода выглянул на крыльцо – я стою, ну и послал.
– А иноземец?
– А тот следом за мной вышел, на корабль или в своих рядах пошел околачиваться.
– А чего воевода сказал тебе, когда посылал? – допытывался кузнец.
– Ничего не говорил, и больше мне ничего не ведомо, вот те Христос!
Стрелец истово перекрестил свою пропойную рожу.
– Ну, пошли уж… – вздохнул старый кузнец.
– За наконечниками завтра приду! – сразу напомнил стрелец. – Смотри обмануть не надумай!
– Остаться бы живу – не обману.
А впереди, прямо над домом воеводы, поднимался ажурный крест Никольской церкви, весь в завитках да прорезях, видный, поражающий размером и воздушной невесомостью сквозных частей. Это была первая юношеская работа Ждана Ивановича, выставленная на суд всего города. Эта поковка была и гордость и радость мастера, а сейчас вдруг выставилась над хоромами воеводы и властно звала к себе, как судьба.
Глава 7
Воевода Артемий Васильевич Измайлов удивлялся самому себе: приехал московский стряпчий с указом да два опальных стрельца – и всего-то! – так чему тут волноваться? А он всю ночь спал неспокойно, а если по совести – глаз не сомкнул. Не верилось ему, что стряпчий прислан только с указом, да и стрельцы какие-то непонятные люди, из новых, что ли? В навечерии загоняли Акима и подключницу, требовали то мяса принести, то меду, то пива. По двору ходили, как петухи надутые, дворню пинали. Уж не из Тайного ли приказа подсыльные люди? Хорошо, не отправил их сразу к стрелецкому голове, милосердие показал: с дороги люди… И почему они прибыли не насадом[50] из Вологды, а в крытой колымаге? Почему остальные остались в Вологде?
Артемий Васильевич не мог найти вразумительных ответов на эти беспокойные вопросы, а в ночи эти вопросы чертями прыгали в глазах, наваливались на горло, вырастая в необоримую гору. Утром, еще до колокольного звона, он вдруг услышал, как где-то на Пушкарихе стучит кузнец, услышал и обрадовался этому живому звуку. Вскоре спасительный свет пополз по стенам крестовой комнаты, осветил серебро и золото иконных риз; большой сундук, кованный медью, знакомо высунулся углом из горницы, а там, в глубине ее, в крепнущем с каждой минутой свете вырисовался четко и спасительно посудный поставец. Наконец-то утро!