Устал рождаться и умирать - стр. 59
Я смотрел на его большую голову, несообразную ни с возрастом, ни с телом, на болтающий без умолку рот, на то проявляющиеся, то исчезающие облики различных животных – осла с его вольностью и разнузданностью, вола с непосредственностью и упрямством, свиньи с алчностью и свирепостью, пса с преданностью и заискиванием, обезьяны с проворностью и озорством, – смотрел на это претерпевающее огромные перемены и исполненное печали выражение лица, сочетавшее все вышеперечисленное, и нахлынули воспоминания… Они походили и на набегающие на песчаную отмель волны прибоя, и на устремляющихся к огню мотыльков, и на притягиваемые магнитом железные опилки, на бьющие в нос запахи, на краски, расплывающиеся по первосортной сюаньчэнской бумаге [84], и на мою тоску по женщине с самым прекрасным в мире ликом, неизбывную тоску, которой не прерваться вовек…
Отправившись на рынок покупать вола, отец взял меня с собой. Это был первый день десятого месяца тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. В безоблачном небе под чудесными лучами солнца с криками парили стаи птиц, саранча на обочинах дороги во множестве вонзала острые брюшки в твердую землю, откладывая яйца. Я ловил ее и нанизывал на стебелек травы, чтобы принести домой, зажарить и съесть.
На рынке царило оживление. Тяжелые времена миновали, урожай осенью собрали добрый, и лица людей сияли радостью. Держа меня за руку, отец направился прямо в скотный ряд. При виде нас – Синеликого-старшего и Синеликого-младшего – многие восклицали: «Эк отец с сыном носят отметины на лице, боятся, что их не признают!»
В скотном ряду продавали мулов, лошадей, ослов. Ослов было всего двое. Серая ослица с поникшими ушами, печально опущенной головой, потухшим взглядом и желтым гноем в уголках глаз. Даже заглядывать в рот и смотреть на зубы не нужно: и так ясно, что старушка. Морда другого, выхолощенного самца, рослого, с мула, была отталкивающе белой. Белая морда у осла – не жди потомства. От него, как от изменника-сановника в пекинской опере [85], просто исходило коварство, кому такой нужен? Отвести мясникам коммуны, пока не поздно, как говорится, «на небесах мясо дракона, на земле – мясо осла». Кадровым работникам коммуны ослятину только подавай. Особенно новому партсекретарю, который прежде служил секретарем у уездного Чэня, Фань Туну, которого за глаза звали «фаньтуном» [86], бездонной бочкой то есть. Этот мог умять столько, что все диву давались.
Уездный Чэнь питал глубокую привязанность к ослам, а партсекретарь Фань – пристрастие к ослятине. При виде этих ослов – старого и безобразного – отец помрачнел, на глазах выступили слезы. Понятно, опять вспомнил про нашего черного осла, этого белокопытку, о котором даже в газетах писали, – ни один осел в мире не совершил столько выдающегося. Тосковал по нему не только он один, я тоже. Вспомнить время, когда я учился в начальной школе: как мы гордились им, троица из семьи Лань! И не только мы, его славу делили с нами двойняшки Хучжу и Хэцзо. Хотя отношения отца с Хуан Туном и матери с Цюсян были довольно прохладными – они даже не здоровались при встрече, – с девочками из семьи Хуан я ощущал какую-то особую близость. А если честно, они были мне роднее, чем моя сводная сестра Баофэн.
Оба продавца ослов, похоже, оказались знакомы с отцом: оба кивнули с многозначительной усмешкой. Отец потащил меня прочь, к волам – будто хотел скрыться, а может, знак ему был с небес. Осла нам уже не купить никогда, ни один осел в мире не сравнится с нашим.