Устал рождаться и умирать - стр. 40

. А если спереди подвернется, голову прокушу. Кусаться – мой коронный номер. Но этому типу хитрости не занимать: то туда метнется, то сюда, на безопасном расстоянии держится, не дает мне проявить способности. При виде строптивого Лань Ланя с его знаменитым ослом в поводу и пристроившегося за ними гнусного холостильщика зеваки на улице, предвкушая представление, наперебой интересовались:

– Оскопить осла собрался, а, Лань Лянь?

– Эй, Сюй Бао, опять на закуску чего высматриваешь?

– Лань Лянь, брось это дело – холостить, этот осел и волков-то сумел забить лишь потому, что у него все на месте, каждое яйцо – вместилище храбрости, у этого осла их, видать, как клубней на кусте картошки.

Стайка ребятишек-школьников бежала вприпрыжку за Сюй Бао, распевая только что придуманную частушку:

У Сюй Бао глаз наметан, яйца видит за версту! Если сразу не отхватит, ходит после весь в поту. Сам отвис елдой ослиной, Лодырь, хоть с рабочей миной…

Сюй Бао остановился, уставился на них, вытащил из сумки маленький сверкающий ножик и заорал:

– А ну молчать, ублюдки мелкие! Пусть кто еще попробует сказануть такое, сразу хозяйство поотрезаю!

Дети сбились вместе, дурачась и хихикая. Сюй Бао прошел несколько шагов, они за ним. Тот метнулся в их сторону, они врассыпную. Сюй Бао вновь обратился к своей задумке лишить меня хозяйства, а озорники снова собрались вместе и зашагали сзади, распевая:

– У Сюй Бао глаз наметан, яйца видит за версту…

Но Сюй Бао на этих приставал больше внимания не обращал. Сделав большой круг, он забежал перед Лань Лянем и зашагал задом, заводя разговор:

– Знаю, брат Лань Лянь, стольких уже покусал этот осел, а ты все тратишься на лечение и приносишь извинения. Охолостить его надо, чик! – и готово. Через три дня все заживет, и будет смирный и послушный, гарантирую!

Лань Лянь пропускал его слова мимо ушей, а у меня сердце так и подпрыгивало. Хозяину мой нрав известен, он крепко ухватил недоуздок, чтобы я не рванулся вперед.

Сюй Бао шел, загребая ногами пыль. Шагал этот ублюдок на удивление быстро – видно, двигается так не впервой. Сморщенное личико, мешки под злобными глазками-щелочками, зубы с широкими щербинами, отчего при разговоре он то и дело брызгал слюной.

– Послушай меня, Лань Лянь, охолости его, дело хорошее. Охолостил, и никаких забот. С других пять юаней беру, а с тебя не возьму ни гроша.

Лань Лянь остановился и презрительно бросил:

– Ступай-ка ты домой, Сюй Бао, охолости папашу своего.

– Слушай, ты, как только язык поворачивается сказать такое?! – заверещал Сюй Бао.

– Не нравятся мои речи? Тогда послушай, что тебе мой осел скажет, – усмехнулся Лань Лянь и ослабил поводья. – А ну, Черныш, старина!

С яростным ревом я выбросил вперед ноги – так же, как покрывал Хуахуа, – метя расколотить сморщенную черепушку Сюй Бао. У зевак вырвался крик ужаса, умолкли и назойливые ребятишки. Я ждал, что под моими копытами с хрустом разлетится череп этого ублюдка, но ничего подобного не произошло. Я не увидел искаженного страхом личика, не услышал испуганного воя, как от сжавшегося в ужасе пса. Смутно, как во сне, под брюхо скользнула верткая тень, в голове мелькнуло дурное предчувствие, но было уже поздно: к паху прикоснулось что-то леденяще холодное, и тут же пронзила острая боль. Меня охватило чувство утраты, и я понял, что стал жертвой тайного замысла. Резко обернувшись, я увидел у себя между ног кровь и окровавленное серое яичко в руке Сюй Бао. Улыбаясь до ушей, тот демонстрировал его зевакам у обочины, а те шумно выражали одобрение.