Устал рождаться и умирать - стр. 35
В поток речи Хуахуа мне, ослу Наонао, и слова было не вставить, чтобы возразить, я лишь бессильно спросил:
– Иа, иа, Хуахуа, а ты уверена, что понесла?
– Будет вздор молоть! – рассердилась Хуахуа, уставившись на меня. – Эх, Наонао, шесть раз за ночь и всякий раз столько: тут не только ослица в самой охоте, а деревянный осел или каменный, сухая лесина понесет!
– Иа, иа, – тихонько покрикивал я, расстроившись при виде того, как Хуахуа покорно встречает свою хозяйку.
В глазах стояли слезы, но под непонятно откуда взявшимся пламенем гнева мгновенно высыхали. Хотелось убежать, хотелось отпрыгнуть, не смотреть на это предательство, пусть и обоснованное, – не могу больше выносить жизнь осла в усадьбе Симэнь! Я с ревом рванулся к блистающей ленте речки, к высоким песчаным холмам, к красноватой дымке зарослей тамариска, сплетающего бесподобно упругие ветки, где обитают рыжие лисы, полосатые барсуки, копытки и песчаные куропатки с незатейливым оперением. Прощай, Хуахуа, наслаждайся жизнью в довольстве и счастье; я по своему уютному навесу тосковать не стану, мне бы волю посреди дикой природы. Но не успел я домчаться до противоположного берега, как обнаружил несколько человек, притаившихся в зарослях. Головы замаскированы ветками, на плечах плетеные накидки, сливающиеся с сухой травой, в руках старинные ружья вроде того, из которого размозжили голову Симэнь Нао. В ужасе я повернул и понесся на восток, навстречу восходящему солнцу. Шкура моя ярко пламенела, и я походил на мчащийся огненный шар – этакий лучезарный осел. Смерть не страшна, я без тени страха противостоял лютым волкам, но от черных ружейных стволов и впрямь охватывал ужас. Не от самого оружия, а от жуткой ассоциации с разлетающимися мозгами. Мой хозяин, должно быть, догадался, куда я помчался, и двинулся через речку наискосок, даже обувь с носками не скинул. Вода разлеталась брызгами под его тяжелой поступью. Он выбрался мне навстречу, я тут же повернул, но петля на конце шеста уже захлестнулась на шее. Сдаваться я не собирался – так просто не покорюсь! Я собрал все силы, поднял голову, выпятил грудь и рванулся вперед. Петля затянулась, стало трудно дышать. Хозяин ухватился за шест обеими руками и изогнулся назад, почти касаясь земли. Он упирался пятками в землю, я тащил его за собой, и на берегу оставались глубокие борозды, как от плуга.
В конце концов силы мои иссякли, петля на шее душила – пришлось остановиться. Толпа людей тут же окружила меня, но, похоже, с опаской: смотрелись все грозно, а приблизиться никто не осмеливался. Знают уже все, что я кусаюсь. В мирной деревенской жизни кусачий осел большая новость, и она, похоже, разлетелась по всей деревне. Но кто из деревенских мог догадаться, отчего все это произошло? Кто мог представить, что раны на голове урожденной Бай – результат минутного помрачения ее переродившегося супруга, который забыл, что он осел, и пытался поцеловать ее?
Незаурядную смелость проявила Инчунь; она приблизилась ко мне с пучком свежей травы, приговаривая:
– Черныш, маленький, не бойся. Не бойся, никто тебя бить не станет, пойдем домой…
Она подошла, левой рукой обхватила меня за шею, а правой сунула мне в рот траву, поглаживая и заслоняя глаза грудью. Ее теплая нежная грудь тут же разбудила во мне память Симэнь Нао, из глаз хлынули слезы. От неторопливого шепота, от горячего дыхания этой пылкой женщины голова закружилась, ноги подкосились, и я упал на колени.