Успеть до полудня - стр. 23
В этом месте я выпрямилась, оторвалась от шоколадного коктейля, забрала у Эрама свою руку, чтобы не отвлекаться, и сосредоточилась на эмоциях волчицы. А господин Мареш обжёг меня антрацитовыми глазами с веселящимися звездами в их глубине, но спорить, хвала Великой Степи, не стал. Хороший мальчик! Кушайте свой кофе, господин Мареш, и позвольте мне делать мою работу.
В чувствах волчицы преобладали на данный момент любопытство, вожделение, азарт. Они для меня были понятными, но бесполезными для расследования, поэтому я пошла дальше. Под верхним слоем текущего эмоционального состояния жила тревога, она усиливалась, когда Эрам задавал уточняющие вопросы о пропавших документах. Это то, что надо. И мысленно потянув за эту ниточку, я словно шагнула в приоткрытую дверь, переместившись в сознание женщины.
Хорошо бы узнать, как именно обнаружили пропажи. Картинки-картинки-картинки, я пролистывала их без разбора, потому как искала интуитивно, а моя интуиция пока молчала. Так… Вот… Нашла. Волчица была из службы безопасности. Она не первая работала с пропавшими документами, но она присутствовала во время поиска следов вскрытия обоих помещений и опроса возможных свидетелей. А это то, что может помочь!
Погрузившись ещё глубже в сознание женщины, я искала тот момент, когда она соприкасалась с дверями и окнами, ведущими в кабинеты с архивами. Сначала мне не удавалось нащупать чувственный отклик от этих предметов. А он должен был быть, ведь их касались множество раз. Но одно дело – чувствовать эмоциональный и ментальный след, когда держишь вещь в своих руках, и другое дело – пытаться прожить это через посредника. Но долой жалобы и стоны, они сейчас лишние, если я не чувствую остаточных эманаций, значит, надо погружаться ещё глубже.
Отпустив свое сознание, позволив ему раствориться в чужих ощущениях, я выхватила знакомую эмоцию превосходства и презрительного отношения (есть! Это тот же самый "почтальон"!) и тут же перенеслась в личный кошмар:
– Ну что же ты, девочка, иди к папочке!
Я замерла, как мышь перед коброй, перестав даже дышать. Нет… нет… меня здесь нет.
– Ты моя, девочка, – и меня схватили за плечи, начали хлестать по щекам, так, что в горло полилась приторная, с противозным и таким знакомым металлическим привкусом кровь.
Отвратительный коктейль…
Удар. Ещё удар. И я открываю глаза…
Черная ночь растревоженным зверем вцепилась в мое сознание, вытаскивая за шкирку из остатков видения. Звезды хлестали яростным светом. Я пялилась в глаза Эрама, продолжая глотать хлещущую из носа кровь. С очередным сглатыванием пришла тошнота, и я пулей устремилась в туалет.
Пулей – это я погорячилась, конечно…
С трудом донеся себя до унитаза, позволила, наконец, телу отпустить все лишнее, раздражающее, отравляющее.
Меня выворачивало. До дна. А в паузах между рвотными позывами я приговаривала:
– Вурдалака тебе в жены! Имитарских клещей – в дышло! Чтоб шиаторский червь прогрыз тебе брюхо и через уши вылез! Шкура трусливая! Бертугай линялый! Чтоб тебя лишай пожрал и тобой же его неделю тошнило!
Спасибо Вам, мастер Матори, за великий могучий ругательный!
Когда меня отпустило, я, мокрая и дрожащая, сползла по стенке унитаза на пол. Горячие руки Эрама осторожно перевернули, вытерли мне лицо, укутали мое тело в знакомую кожаную куртку, и, бережно подняв, вынесли на свежий воздух.