Услышь мою тишину - стр. 12
— Зачем? — В приступе смутного дежавю я на всякий случай хватаюсь за рукоять трости, будто она — единственное, что связывает меня с материальным миром.
— Просто хочется еще многое сказать! Может, мои слова пригодятся кому-нибудь. Кто знает? — Ответ Сороки, такой простой, сокрушает меня.
Моя сестра Стася до последнего дня писала послания на разлинованных тетрадных листках, складывала их в самолетики и отпускала из форточки по ветру.
«Почему ты это делаешь?» — недоумевала я, и она смеялась:
«Влада, а вдруг мой самолетик сделает кого-то счастливым? Добра в мире станет больше. А я не закончусь никогда».
Гипнотизируя невидящими глазами даль, я тихо шепчу:
— Сорока, ты напоминаешь мне кое-кого…
— Да? И кого же? — усмехается он; в сумерках больше не видно его лица, но присутствие ощущается еще острее.
Я решаюсь:
— Мою сестру.
Грудная клетка раскаляется от запредельной боли, глаза горят от слез, язык распухает от невысказанных слов.
— Рассказывай, что с тобой случилось, — подначивает Сорока. — Я же вижу: ты хочешь. Давай, мне можно!
Набираю в грудь побольше воздуха и…
Ничего не происходит.
— Я не знаю, с чего начать.
— С начала, — подсказывает парень, и тогда воспоминания вырываются на волю:
— Мы родились в один день, но были разными. Я похожа на маму, Стаська — на отца. Я — приземленная, а она вечно летает… летала… в облаках. В раннем детстве ее обижали, а я пускала в ход кулаки. Мама нас не понимала, пыталась загнать в рамки: часто ругала и даже била, но мы выгораживали друг друга любой ценой… Лет в двенадцать мы начали бунтовать в открытую: красили волосы в яркие цвета, носили странную одежду, общались на выдуманном, известном только нам языке. Мы бились спиной к спине против навязываемых нам стандартов. Вместе разработали и план побега — брались за любые подработки, скопили деньжат и после школы слиняли из дома. Мама звонила и орала, грозилась вычеркнуть нас из своей жизни, но мы не поддались. Такими мы были. Непобедимая армия из двух бойцов… — Я перевожу дух и продолжаю: — А на первом курсе мы познакомились с Пашей — таким же придурком «не от мира сего»… Все же странно, что мы с тобой никогда не пересекались на той крыше. Вероятно, ты его знаешь.
Сорока молчит, и я возвращаюсь в суровую реальность.
— А потом все сломалось. Стася погибла. Мы попали в жуткую аварию, она вылетела через лобовое стекло, а машина вспыхнула. Меня, точнее, то, что от меня осталось, вытащили из огня случайные свидетели ДТП. А на Стасе не было видимых повреждений. Совсем. Просто угодила виском на камень и… Кончилась моя жизнь. Это не должно было с ней произойти. Лучше бы умерла я!
Пальцы накрепко сжимают трость, пульс зашкаливает. Впервые у меня получилось уместить произошедший с нами ужас в простые слова. Тиски, сковавшие грудь, слабеют, сердце стучит громче.
Наверное, Сороку послал мне бог. Ни с кем больше я не смогла бы поделиться пережитым… И никто не стал бы слушать.
Ветер возвращается и усиливается, резкие порывы пронизывают тонкую ткань футболки, холодят лоб, рябью проходятся по траве. Из-за наших спин медленно выплывает черная туча и зависает над головами.
Воздух наполняется тревогой и электричеством.
— Ты говоришь, что мы с ней похожи? — не обращая внимания на надвигающуюся стихию, вдруг изрекает Сорока. — Вот лично я бы не хотел, чтобы по мне так страдали. Потому что я не нуждаюсь в этом. Это горько — осознавать, что ничего, кроме сожалений, ты не вызываешь. Еще хреновей, если ты не оставил после себя ничего, кроме них. Не оскорбляй ее своей жалостью. Все, что ты можешь сейчас, — продолжать жить. Бороться и быть счастливой. За двоих.