Условности - стр. 24

– О Фиби! Фиби! – взывал он. – Ты правда пришла? Ты в самом деле ответила мне?

Он торопился, ускорял шаг, по пути упал, с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, поспешил ей вдогонку, но призрачный свет впереди отдалялся и ускользал. Генри шел все быстрее и быстрее, пока наконец не побежал. Он пробирался сквозь заросли, цепляясь одеждой за сучья и натыкаясь на ветви, прутья хлестали его по лицу и рукам. Шляпа давно слетела с головы, ему не хватало воздуха, легкие горели, рассудок помутился; наконец он выбежал на край утеса и увидел ее внизу, среди цветущих яблонь, окутанных серебристой дымкой.

– О Фиби! – взмолился он. – Фиби! Нет, не покидай меня! – Тот прекрасный мир, где любовь была молода, где Фиби явилась ему чудесным видением, счастливым воспоминанием об их ушедшей юности, манил его, звал, и, почувствовав этот зов, Генри радостно крикнул: – Фиби, подожди! – и прыгнул.

Несколько дней спустя мальчишки с фермы, бродившие по этому благодатному, обильному краю, нашли сперва обвязанную веревкой жестяную утварь – она была под деревом, где Генри ее оставил, – а затем и его тело. Бледное, изломанное, оно лежало у подножия утеса, на губах старика застыла умиротворенная, счастливая улыбка. Старую шляпу его обнаружили под молодыми деревцами, она запуталась в густых ветвях. Никто из жителей этих мест не знал, с каким восторгом и радостью нашел Генри свою пропавшую жену.

«Дорогая Шерли!

Тебе ни к чему эти письма. Их всего шесть, но только подумай: они – все, что у меня осталось. Это напоминание о тебе придает мне сил в моих путешествиях. На что тебе эти короткие записки, где говорится, что ты непременно встретишься со мной? А для меня они… подумай обо мне! Если я отошлю их тебе, ты изорвешь их, если же они останутся у меня, я надушу их мускусом и амброй и буду хранить в серебряной шкатулочке, которую всегда ношу при себе.

Ах, Шерли, милая, ты даже не представляешь, как я восхищаюсь тобой, как ты мне дорога! Все, что мы пережили вместе, предстает перед моими глазами так же ярко и живо, как этот огромный небоскреб, что стоит через дорогу здесь, в Питсбурге, и ничто не доставляет мне большей радости, чем эти воспоминания. На самом деле мысли о тебе, Шерли, – самое драгоценное и сладостное, что у меня есть.

Но сейчас я слишком молод для женитьбы. Ты и сама это знаешь, правда, Шерли? Я пока не нашел своего места в жизни, и, сказать по правде, не знаю, смогу ли когда-нибудь его найти при моем-то непоседливом характере. Только вчера старый Роксбаум – это мой новый наниматель – пришел и спросил, не хочу ли я занять должность помощника смотрителя одной из его кофейных плантаций на Яве. Сказал, что первый год или два денег будет не много, едва на жизнь хватит, но потом мне станут платить больше, и я тотчас ухватился за это предложение. Согласился сразу, лишь только услышал о Яве, стоило мне представить, как отправлюсь туда, хотя и знал, что мог бы добиться большего, останься я здесь. Вот видишь, какой я, Шерл? Чересчур непоседливый и слишком молодой. Я не смог бы заботиться о тебе как полагается, и ты скоро разлюбила бы меня.

Ах, милая Шерли, я с нежностью думаю о тебе! Кажется, не проходит и часа, чтобы краткое, но бесконечно дорогое воспоминание о тебе не явилось мне. О эти чудесные мгновения… Ночь, когда мы сидели на траве в парке Трегор и считали звезды в ветвях деревьев; тот первый вечер в Спарроус-Пойнт, когда мы опоздали на последний поезд и нам пришлось идти пешком до Лэнгли. Помнишь тех лягушек, Шерл? А теплое апрельское воскресенье в лесу Атолби! Ах, Шерл, тебе не нужны те шесть записок! Позволь мне сохранить их у себя. Но помнить обо мне, милая, где бы ты ни была и что бы ни делала, будешь? Я всегда буду думать о тебе и сожалеть, что ты не встретила мужчину более достойного и здравомыслящего, чем я, хотел бы я и правду жениться на тебе и стать таким, каким ты желала меня видеть. До свидания, любимая. Возможно, я отплыву на Яву меньше чем через месяц. Если это случится и ты не будешь против, я отправлю тебе оттуда пару открыток (при условии, что они там есть).