Условности - стр. 13

Но старый Рогаум ничего не слышал. Он вернул свою дочь. Тереза не умерла, и даже, насколько он понял, добродетель ее не пострадала. Он испытывал смешанные чувства и никак не мог решить, что делать.

На углу возле мясной лавки они повстречали бдительного Магуайра, который еще не сменился с поста и по-прежнему томился бездельем. Увидев, что Рогаум нашел свою Терезу, он обрадовался, но его тотчас обуял дух морализаторства.

– Больше не прогоняйте ее из дому! – изрек он важно. – Как раз это и привело ту, другую девушку к вам на крыльцо, вы сами знаете!

– Что, что? – спросил Рогаум.

– Я говорю, что ту, другую девушку не впустили в родительский дом. Вот почему она покончила с собой.

– Ах, я знаю, – пробормотал себе под нос дородный немец, который и не собирался прогонять Терезу из дому. Он все еще сомневался, как поступить, пока не вернулся с дочерью домой, где их встретила безутешная мать. Заливаясь слезами, она бросилась к Терезе. Тогда Рогаум и решил проявить разумную снисходительность.

– Та девушка была похожа на тебя, – сказала старая мать недоумевающей Терезе, которая ничего не знала о трагедии, разыгравшейся у самого порога их дома, об этом наглядном уроке жизни. – Она выглядела совсем как ты.

– Я не стану пороть тебя сейчас, – торжественно произнес старый мясник, слишком довольный, чтобы думать о наказании, после того как ему довелось пережить самые немыслимые ужасы. – Но больше не уходи из дому. И нечего тебе так поздно бродить по улицам. Я этого не потерплю. А тот бездельник пусть только попробует явиться сюда! Уж я с ним разделаюсь!

– Нет-нет, – со слезами на глазах запричитала тучная мать, гладя дочь по волосам. – Она больше не сбежит, нет-нет. – В эту минуту старая миссис Рогаум воплощала в себе всю материнскую любовь и заботу.

– Но ведь вы не впустили меня в дом, и что мне было делать? – возразила Тереза. – Мне некуда было пойти. Чего вы от меня хотите? Я не собираюсь сидеть дома целыми днями.

– Я с ним расправлюсь! – бушевал Рогаум, изливая весь свой гнев на трусливого возлюбленного дочери. – Пусть только покажется здесь! Я живо упрячу его за решетку!

– О, он не такой уж дурной человек, – сказала Тереза матери. Теперь, после благополучного возвращения домой, она превратилась едва ли не в героиню. – Это мистер Олмертинг, сын торговца писчебумажными товарами. Они живут в соседнем квартале.

– И не смей больше докучать той девушке, – напутствовал сержант молодого Олмертинга час спустя, когда решил его отпустить. – А если вздумаешь ослушаться, мы тебя задержим, и ты проведешь полгода в тюрьме. Ты меня слышал?

– Да не нужна мне она, – грубо, язвительно бросил юнец. – Сдалась мне его драгоценная дочка, пускай забирает ее себе. Чего же он хотел, когда выгнал ее из дому? Лучше бы им не запирать больше дверь, вот что я скажу. А мне до нее дела нет.

– Проваливай! – прикрикнул сержант, и юный Олмертинг поспешил прочь.

Они жили вместе в краю, который некогда процветал, хотя лучшая пора его миновала, примерно в трех милях от одного из тех маленьких городков, где население не растет, а лишь неуклонно убывает. Места те заселены были негусто: если и попадалось тут жилье, то не чаще, чем одно на пару миль; повсюду кругом тянулись кукурузные и пшеничные поля да пашни под паром, в иной год засеянные аржанцем и клевером. Их дом был наполовину бревенчатым срубом, наполовину каркасным строением; старую его часть сложил из бревен еще дед Генри. Новую же пристройку, теперь обветшалую, источенную временем и побитую дождями, с щелями между досками, в которых порой подвывал ветер, и сыроватую, хотя несколько тенистых вязов и ореховых деревьев придавали ей живописный и трогательный вид, навевая воспоминания о прошлом, соорудил сам Генри, когда ему был двадцать один год и он только что женился.