Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант) - стр. 115

Чудеса первоначальной церкви уже после того, как прошли проверку временем, недавно оказались под ударом исследователей, очень свободных и изобретательных в своих изысканиях; эти изыскания, хотя и встретили самый благосклонный прием у публики, потрясли и возмутили все духовенство и нашей церкви, и всех остальных протестантских церквей Европы. Наши неодинаковые мнения по этому вопросу зависят от любых конкретных доводов гораздо меньше, чем от привычки к учебе и размышлению, и прежде всего зависят от того, какую степень достоверности мы привыкли требовать от доказательства подлинности чуда. Обязанности историка не требуют, чтобы он изложил здесь свою личную позицию в споре на столь деликатную и важную тему, но он не имеет права скрыть, что ему трудно выбрать среди теорий такую, которая могла бы примирить интересы религии и науки, правильно применить эту теорию и точно определить во времени границы той счастливой эпохи, свободной от ошибок и обмана, на которую мы охотно могли бы распространить действие дара чудотворства. Начиная с самых первых отцов церкви и кончая последним папой римским непрерывно сменяли друг друга епископы, святые, мученики и чудеса, и суеверие развивалось столь постепенно, почти незаметно, что мы не знаем, в каком именно месте должны разорвать цепь этой традиции. Каждая эпоха была свидетельницей удивительных событий, которые выделили ее среди прочих и принесли ей известность, при этом свидетельства ее современников выглядят не менее убедительными и достойными уважения, чем свидетельства предыдущих поколений; в итоге мы начинаем винить себя в отсутствии логики, если, дойдя до VIII или XII века, отказываем Беде Достопочтенному или святому Бернарду в том доверии, которое так щедро оказали жившим во II веке Юстину или Иренею[28].

Если подлинность каких-либо из этих чудес подтверждается их полезностью и уместностью, то в каждую эпоху были неверующие, которых следовало убедить, еретики, которых следовало опровергнуть, и поклонявшиеся идолам народы, которые следовало обратить, так что всегда могли найтись достаточные причины для небесного вмешательства. И все же, поскольку каждый друг откровения убежден в подлинном существовании способностей творить чудеса, а каждый разумный человек – в том, что теперь этот дар не существует, очевидно, что был какой-то период, в течение которого эти способности сразу или постепенно были отняты у христианской церкви. Какое бы время ни выбрать для этого – годы смерти апостолов, обращения в христианство Римской империи или угасания арианской ереси[29], – можно лишь справедливо удивиться тому, что жившие в те дни христиане ничего не почувствовали и продолжали отстаивать свои притязания после того, как потеряли власть. Доверчивость стала выполнять дело веры, фанатизму было позволено говорить языком вдохновения, а результаты случая или плоды изобретательной выдумки приписывались сверхъестественным силам. Истинные чудеса, память о которых была еще свежа, показали христианскому миру, как проходят пути Провидения, и приучили глаза христиан (если тут можно применить такое слабо соответствующее содержанию выражение) к стилю Божественного артиста. Если бы даже самый искусный художник современной Италии дерзко осмелился украсить свои слабые подражания именем Рафаэля или Корреджо, такой наглый обман быстро был бы обнаружен и с негодованием отвергнут.