Умение не дышать - стр. 18
В лодочном сарае пусто – все в точности как вчера, когда я уходила отсюда, но только теперь все кажется обшарпанным и тоскливым. Только я успела сесть и закутаться в одеяло, как меня заставляет вздрогнуть шум, доносящийся снаружи. И тут я слышу музыку. Медленно выбираюсь на гальку через щель в стене и понимаю, что музыка доносится из помещения бывшего яхт-клуба, сверху. Подползаю под сваями и поднимаюсь по расшатанным ступенькам на веранду. С одного окна оторвана доска, и можно заглянуть внутрь. Какой-то мужчина в очках расставляет стулья. В дальнем углу висит плоский телевизор. На экране женщина, плывущая по морю на спине. Позади нее – ярко-красное солнце. Она погружается в воду. На ней серебристый гидрокостюм, и из-за этого она похожа на большущую рыбу. Камера следует за женщиной, а она все глубже и глубже уходит под воду и в конце концов исчезает в бездне. У меня перехватывает дыхание, слегка кружится голова. Я словно бы вижу сон, но при этом не сплю. Музыка играет громко, но из-за стекла звучит приглушенно. Мне плохо. Ноги у меня начинают подгибаться, и в этот самый момент мужчина оборачивается.
Я убегаю, прежде чем он успевает меня заметить.
До нашего дома от бухты по Маккеллен-Драйв ровно миля. Самый короткий вариант – по главной улице, а потом через кладбище, – но я никогда не срезаю путь. Пробовала – но останавливаюсь перед кладбищенскими воротами, а дальше ноги не идут.
В общем, я сворачиваю налево сразу после полицейского участка и делаю большой крюк вокруг всех оставшихся домов. Дороги расходятся – одни ведут к участкам, где дома построены недавно, другие – от них. Там стоят большие новые здания с блестящими гаражами и маленькими аккуратными эркерами. А наш дом больше похож на старые развалюхи в Роузмарки. Таких на нашей улице осталось совсем немного.
Когда я мчусь по дорожке, отец открывает дверь. Цепляюсь ногами за разросшиеся сорняки, едва не падаю. У меня красное лицо, я тяжело дышу.
– Где ты была? – рявкает отец.
– В школе, – отвечаю я и протискиваюсь мимо него внутрь дома.
– Не ври мне.
Пробую пройти дальше, но отец оттаскивает меня назад. Лицо у него перекошено. Вокруг глаз залегли новые морщины.
– Уроки закончились час назад. Чем ты занималась?
Он шумно выдыхает через нос.
– Ничем, просто гуляла, – говорю я. – Гулять же мне не запрещается?
Отец пытливо смотрит мне в глаза и тяжело опускает руку на мое плечо:
– Ты не на берегу была?
– Нет, – отвечаю я, глядя на родинку у отца на шее.
Он же не спросил меня конкретно про бухту.
– Ты точно не принимаешь наркотики? Потому что если ты этим занимаешься…
– Ты мне делаешь больно! – жалобно ною я и вырываюсь.
Отец растерянно смотрит на дорожку, ведущую к нашему дому. Я сдерживаюсь и не спрашиваю, – а он-то, случайно, не подсел на наркоту?
Уже несколько месяцев мне не снится этот сон – может быть, даже год. Бывало, я просыпалась с таким ощущением, будто меня укачало. Тогда я приходила в родительскую спальню, забиралась на кровать и ложилась между отцом и мамой. Мама никогда не спрашивала меня, что случилось. Она не открывала глаз, но гладила меня по голове и шептала, что все хорошо и чтобы я не боялась.
Когда мне исполнилось двенадцать, отец как-то раз отправил меня в мою комнату.
– Ты слишком большая, чтобы спать с нами, Элси, – заявил он, встав с постели голый. – Если страшно, включай свет, но спи у себя.