Улица свежего хлеба - стр. 20
Они подошли к её столику.
– Григорий Гребенкин. Александр Шаров. Мой партнёр по бизнесу.
Гребенкин представился первым, его голос звучал как скрип льда по стеклу. Шаров лишь кивнул, но его рукопожатие было твёрдым, почти тёплым – как будто он всё ещё пытался сохранить видимость человечности. Рука Гребенкина, напротив, оказалась холодной и влажной, словно мёртвая рыба, и Забава едва сдержала желание вытереть ладонь о брюки.
Они сели напротив. Заказали виски – Гребенкин односолодовый, Шаров бурбон.
Барная подсветка мерцала, отбрасывая на стол полосатые тени, будто решётку. Забава почувствовала, как под воротником водолазки на шее выступила капля пота. Гребенкин сидел неподвижно, его пальцы сложены в замок – белые суставы выдавали напряжение. Шаров же откинулся на спинку кресла, наблюдая за ней с любопытством, словно перед ним редкий экземпляр.
– Полагаю, нам следует обсудить ряд деликатных вопросов… – её голос звучал ровно, но внутри всё сжалось, будто кто-то резко затянул шнурок на рёбрах.
Шаров поднял бровь, его палец нервно водил по краю бокала, оставляя влажный след.
– Давайте вы сначала немного расскажете о себе.
Пауза. Забава почувствовала, как тепло разливается по щекам. Это было не в сценарии. Тимур говорил только о проекте, о цифрах… Зачем её резюме?
– Имею диплом архитектора. Два года служила в корпусе мира. Два года стажировалась в мастерской Жолтовского, – она произнесла это чётко, как на экзамене,
Гребенкин резко поставил бокал на стол – лёд звонко стукнул о хрусталь. Его взгляд, острый как скальпель, перешёл с Забавы на Шарова.
– Александр, мы не на собеседовании.
Но Шаров лишь улыбнулся, подняв палец, будто останавливая такси. Его глаза не отпускали девушку.
– Африка, говорите? Интересно. В какой стране?
Забава почувствовала, как под столом её колени непроизвольно сжались. В горле пересохло. Она сделала глоток вина – слишком большой, так что капля скатилась по подбородку. Вытерла её тыльной стороной ладони с раздражённой резкостью.
– Мали. Но это не имеет…
– Владеете французским? – перебил Шаров, наклоняясь вперёд. – А берберскими диалектами?
Гребенкин внезапно встал, его стул с грохотом упал назад. В баре на секунду воцарилась тишина.
– Хватит! – его голос прозвучал как хлопок двери сейфа. – Мы здесь не для её языковых навыков.
Тишина за столом стала густой, как дым после выстрела. Забава медленно опустила бокал, оставив на стекле отпечаток помады – алый, как предупреждение. Её брови чуть приподнялись, когда она перевела взгляд с удаляющегося Шарова на Гребенкина.
– К чему эти вопросы? – её голос теперь звучал чётко, без намёка на смущение. Ногти с матовым покрытием постучали по столешнице. – Прежде чем я решу, стоит ли нам работать вместе, вам стоит ответить на мои.
Шаров замер с полуоткрытым ртом, словно пойманный на лжи ребёнок. Его пальцы дёрнулись к галстуку, поправили узел – жест, выдававший нервозность.
– Прошу прощения… мне нужно сделать звонок.
Он удалился неестественно быстро, оставив после себя шлейф дорогого одеколона и нерешённых вопросов.
Гребенкин провёл рукой по подбородку, где уже проступала щетина. Его взгляд на Забаву изменился – в нём появилось что-то вроде уважения, смешанного с опаской.
– Простите моего партнёра, тяжёлый день.
Она задумчиво вращала бокал, наблюдая, как вино оставляет кровавые следы на хрустале. Гребенкин сидел напротив, его пальцы сложены в подобие храма – кончики указательных касались губ, скрывая улыбку, которой не было в глазах. В баре играл джаз, но между ними висела тишина, густая, как смог.