Улица отчаяния - стр. 31
Той весной Джин помогала своей маме мыть окна и упала; она сломала руку, сломала ключицу и сильно расшибла голову, ее родители очень беспокоились, нет ли сотрясения. Вечером того же дня я примчался в больницу, но мне там сказали, что пускают только родственников; я хотел объяснить, что я близкий друг и что завтра я уезжаю в отпуск, но не сумел изъясниться связно, они, пожалуй, даже и не поняли, чего я там бормочу. Я покинул жаркие, сверкающие чистотой и прочно пропахшие лекарствами коридоры больницы весь взмокший и красный как рак.
Я ведь и действительно уезжал завтра в отпуск; мы с парой товарищей решили взять палатки и устроить вылазку на Арран[13]. И устроили. Дождь лил почти не переставая. Пять дней кряду я мучился жутким похмельем. Мы вернулись домой раньше намеченного, насквозь промокшие и без гроша в кармане; мучимый раскаянием, что не повидал Джин перед отъездом – мог же, в конце концов, и задержаться, – я три недели набирался храбрости, чтобы навестить ее, а к тому времени как набрался, все их семейство уехало отдыхать.
Пока Джин где-то там прохлаждалась, я начал кадрить девушку из Эрскина по имени Линди; в ней было без малого пять футов одиннадцать, а ее папаша владел баром, где иногда выступали местные группы… впрочем, эта история тоже быстро сошла на нет.
И вот теперь, гуляя по Эспедер-стрит, я снова встретил Джин Уэбб, и у меня было такое чувство, словно мы и вообще не расставались, хотя прошел уже без малого год.
Господи, как же мне было тогда хорошо, я чувствовал себя на провербиальный миллион долларов, словно сорвал джекпот в лотерею, получил гарантию бессмертия и поменялся телами с Дэвидом Боуи – и все это сразу. Президент Земного Шара, Властелин Вселенной.
У нас уже был контракт на запись, и прямо сейчас, пока я гулял по Эспедер-стрит, к нам, на север, тяжело тащился непристойно огромный аванс – весьма внушительная цифра вместо паровоза, а за ней целая цепочка нулей-вагончиков, и все это громыхало по проводам каких-то там линий связи, по которым осуществляются переводы денег между банками Лондона и Глазго.
Я увидел Джин, заорал, замахал руками, подбежал к ней, подхватил на руки и несколько раз прокрутил в воздухе – ни разу не уронив. Я смеялся как помешанный, говорил ей, что со дня на день стану знаменитостью, и безапелляционно заявил, что мы должны сию же минуту обмыть это дело. Она улыбалась и не возражала.
На следующий после знакомства с Дейвовой командой день я едва дождался вечера и пошел к ним на репетицию. Я нервничал, нервничал гораздо сильнее, чем можно бы ожидать. Нервничал много сильнее, чем перед самым трудным экзаменом, и едва ли меньше, чем у двери директорского кабинета в ожидании неминуемой порки. Можно бы, конечно, вспомнить и гораздо худшие ситуации из моего сопливого детства, когда папаша входил в крутой штопор и мы сидели вечером, в пятницу там или субботу, сидели, ждали его и заранее дрожали, но это же совсем другое дело, это не какая-то там нервотрепка, а дикий, слепящий ужас. Почувствуйте, как говорится, разницу.
Номер 117 по Сент-Ниниан-террас оказался большой, на отлете стоящей виллой, да там и все дома были в этом роде. Между проезжей частью и тротуаром идет широкая, засаженная деревьями полоса. Низкие каменные заборы, не изуродованные ни одной надписью, ни одним рисунком. За заборами живые изгороди до странности аккуратного вида – словно через них никогда не продирался ни один мальчишка, над ними никогда не летали школьные ранцы. К дому примыкал двухместный гараж размером с нашу квартиру, но несравненно ее чище. По краям широких, чуть приоткрытых ворот гаража пробивался свет, из-за них доносились обрывки гитарных риффов. Я подтянулся, расправил плечи, проверил, на месте ли мой кадык, миновал большую, с поместительным кузовом машину, припаркованную на щебеночной дорожке, перехватил поудобнее свою древнюю, с темной родословной басуху, завернутую в пару больших «вулвортсовских» пластиковых мешков, и распахнул боковую дверь.