Улица отчаяния - стр. 33
Ублюдки они, и больше никто, самовлюбленные мелкобуржуазные говнюки, белокурые красавчики в шелковых рубашках (и какая разница, что в тот момент ни одной шелковой рубашки в гараже не наблюдалось). Встать сейчас, сказать им, что сбегаю за сигаретами, и не возвращаться. Свалить домой и оставить этих самодовольных мудаков их затеям. И хрен с ней, с басухой в «вулвортсовском» мешке, брошу, и все, у меня тоже есть какая-то гордость. Не буду задерживаться из-за такой ерунды, и из-за них – тоже не буду. Это только добавит мне решимости. Пусть они подрочатся с чужим материалом еще годик-другой, ну, может, даже запишут пластинку-другую, а вот когда мой альбом и сингл взлетят в топы одновременно на обоих берегах Атлантики, вот уж они локти кусать будут…
– Приятно, что кто-то может получать от этого удовольствие, – сказала Кристина, опускаясь в соседнее кресло. – Можно стрельнуть у тебя сигарету?
Сообразив, что по моему лицу гуляла мстительная, сладострастная улыбка, я густо покраснел и протянул ей пачку. Когда я щелкнул зажигалкой, рука моя так тряслась, что Кристине пришлось ее придержать, но она ничего не сказала, а просто откинулась на спинку кресла и стала смотреть на остальных, как они сгрудились вокруг барабанов и чего-то там спорят, отстукивают обрывки ритма, играют обрывки музыкальных фраз.
– Так ты помнишь меня по школе?
– Д-да, – кивнул я. – Т-ты раз от-т-шила меня н-на школьных т-танцах.
– Не может быть! – поразилась Кристина. – Когда это было?
– Рождество… ш-ш-школьные танцы… г-года т-три назад.
Кристина задумалась, затянулась и медленно кивнула.
– Да, конечно; я же тогда была жуть какая стеснительная. Подумала: ну чего я буду дышать ему в пупок? Ну ладно, – она со смехом пожала плечами, – ты уж меня извини.
– Д-да ничего. Т-тебя т-тоже можно понять. Д-да я и не о-би-бижался.
– Так что там насчет песен?
– Все здесь.
Я указал, где именно «здесь», похлопав себя по карману.
– Можно посмотреть?
Смутившись от неожиданности, я вложил в протянутую руку пачку бумаги. Кристина погасила сигарету о подошву, закинула ногу за ногу, пристроила мои опусы на коленке и углубилась в них минут на десять.
– Странные, Дэнни, аккорды.
– Д-да, я знаю. Мое с-с-слабое место. Учусь.
Кристина рассеянно кивнула и еще раз перелистнула всю пачку.
– Хмм…
Она встала, подошла к своим соратникам, перекинулась с ними несколькими словами и вернулась ко мне, на плече у нее висела гитара.
– Они тут еще побренчат, а мы с тобой образуем подкомитет. Бери свою лопату и пошли.
Мы вошли в дом (принадлежавший, как выяснилось позднее, родителям Дейва) и попали сперва в подсобное помещение, то есть это теперь я знаю, что такое подсобка, а тогда, глядя на раковину, холодильник, автоматическую стиральную машину и центрифугу-сушилку, я решил, что это кухня, только почему-то очень пустая.
Настоящая их кухня была размером с мамину гостиную, только такая отделка маме моей и не снилась, все из настоящего дерева. И там тогда горела только одна маленькая лампочка, под длинной темной полосой подвесных шкафчиков, прямо над электроплитой, вмонтированной в сверкающий металлом стол для готовки. Запах там был свежий и – не знаю уж, почему мне так показалось, – дорогой, у меня даже голова на секунду закружилась.
Ну а дальше в доме пахло в основном мебельным лаком и свежими яблоками. Мы вошли в огромный холл с широкой, ведущей на второй этаж лестницей; Кристина сунула голову в приоткрытую дверь, за которой угадывалась тускло освещенная комната, поговорила с кем-то, а затем провела меня в комнату напротив. Мебель там была такая, что жалко было на нее садиться. И пианино у стенки. И очень тепло от горячего воздуха, поступавшего через маленькие зарешеченные окошки в полу.